плотно сжала губы. Пухлые, розово-коричневые, они сжались, точно нераспустившийся бутон.
– Se wowo ahoto a, nna woye ahoto ni — только если ты свободен, лишь тогда ты существуешь. – Она повторяла это вновь и вновь.
Слова громом отзывались в моей душе. Я запоминала их, набиралась их жара, чтобы покинуть нашу хижину, наши наделы, плантацию па.
Бам, бам, бам!
Дверь хижины задрожала.
– Нет, нет! – Хватит насилия. Хватит мятежей. – Уходите!
– Тише, Долли, т-ш-ш…
Мы были беззащитны. Молитвы и клятвы оказались бессильны. Мамины вилы я оставила снаружи, в пустом саду. Мы беспомощны. Я обняла мать и сестру, готовясь их защищать и умереть за них.
Монтсеррат, 1761. Возвращение
Дверь хижины распахнулась.
На пороге стоял па.
Высокий, с большими руками, выглядывающими из рукавов кафтана, длинными черными волосами.
– Бетти, как ты и девочки, целы?
Мами уставилась на него, не произнося ни слова.
– Что ж, гляжу, целы. Я так боялся, что мятежники вам навредят.
Ирландский говор отца звенел от радости. И я была счастлива. Па здесь! Моя душа ликовала. Глядя из окна на звезды, я молилась, чтоб он вернулся домой.
Мое тело обмякло. Мертвая хватка, которой я цеплялась за плечи мами, ослабла. Однако глаза ма безмолвно велели мне не шевелиться и даже не дышать.
– Бетти, ты плакала? Ты здорова? А Долли? – Он махнул на меня рукой, будто это могло отцепить меня от колен мами. – Должно быть, вы ужасно потрясены. Напуганы дикарями. Я все улажу.
Пинком он сшиб решетку, вошел в хижину и захлопнул дверь. Поставил длинноствольное ружье у стены, сбросил черный кафтан прямо на пол. Потом простер вперед руки, тяжело дыша, будто бежал с самого берега. От него тянуло соленым морем. А может, и ромом.
– Соскочил прямо с лодки. Хотел побыстрее своими глазами увидеть, как дела на плантации Кирван. И убедиться, что вас не тронули. Ох, Бетти, не знаю, что бы я сделал…
– Миссис Бен мертва. И ее муж. Их могли убить мятежники. Могли убить надсмотрщики, или стариков застрелил кто-то из твоих друзей – плантаторов.
Па поджал губы. Он подошел к нам и взял мою сестру из колыбели.
– Какая милашка. Ты ж моя Китти!
Баюкая ее, он пробормотал что-то на ирландском, которому меня учил, но слишком быстро – не разобрать.
Потом положил сестру и повернулся ко мне.
– Долли, моя умница-красавица Долли… Тоже будешь меня бояться?
Мами не пошевелилась, но ее железные пальцы разжались, хватка ослабла.
– Иди же, Долли. Поздоровайся с па.
Мне нужно было выбрать между любимым отцом и женщиной, которая жертвовала собой ради меня каждый день; я не шелохнулась и затаила дыхание. Па подтянул серые бриджи, опустился на колени и так пополз к нам.
– Что стряслось? Долли испугалась стрельбы?
Мами встала и скользнула меж нами. Подол ее яркой юбки развевался у потухшего горшка с углем. Резко запахло мятой, с помощью которой она прогоняла муравьев – насекомых