ножницами, уже орудовал вовсю: отрезал прочь крылья, бережно подбирая перышки.
– Вот, – приговаривал он, – очень удобно будет прочищать трубку. Люблю курить на рыбалке. А вот моя любимая удочка; она прочнее и длиннее, чем кажется. Закидываю ее в самую глубь общежитий Ассоциации Молодых Христиан. Наживка тамошняя – один из приятнейших снов, когда-либо мне приснившихся. Я храню их вон в том ведре, можешь достать любой наудачу и насадить на крючок.
– Противные, липкие, извиваются! – взвизгнула она, отшатнувшись от открывшегося ей зрелища. – Ни за что на свете не прикоснулась бы!
– Ты уж, пожалуйста, прикоснись,– сказал он,– если хочешь отведать сердце и «сладкое мясо»[14] молодого нежного студента-богослова.
– Как-нибудь сама прокормлюсь, – заявила она, скривив губки. – Я ничего не ем, только мед, да цветы, да еще, если уж сильно проголодаюсь, яйцо колибри.
– Воображала! – обиделся он. – Задавака! Если ты думаешь разыгрывать из себя утонченную леди, то лучше передумай. Мягкий, глупый, добросердечный – это старина Том Бревнохвост, пока и поскольку его гладят по шерстке! Но осени меня крестом – и я превращусь в грубияна, хулигана, драчуна. Будешь насаживать наживку, когда я велю, а кроме того – мыть посуду, а также драить полы, и делать уборку, и готовить обед, и гнать самогон, и застилать кровать…
– Постели? – переспросила она. – Свою постель я как-нибудь заправлю. А что до вашей…
– Застели одну, и хватит, – прервал он, – и вознесусь я на тебе обратно в рай, а уздечкой мне послужит букетик маргариток. Я сказал «кровать». Это единственное число, а будь оно множественным – стало бы еще более единственным в своем роде.
Тут он так расхохотался, что чуть не лопнул.
Ангелица сочла эту шутку очень и очень плоской.
– Я знаю, что нарушила правила, – молвила она. – И знаю, что теперь ты можешь заставить меня работать на тебя и делать всю черную работу. Но на самом-то деле мой проступок – не грех, а потому ты не вправе навязывать мне такую судьбу, которая хуже смерти.
– Хуже смерти, вон оно что? – Самолюбие дьявола было уязвлено. – Это показывает, много ли ты в таких вещах разбираешься.
– Если бы я захотела разбираться в них получше, – отвечала она, – то вас в наставники не выбрала бы.
– Даже если бы я сделал тебе сверкающее ожерелье, – сказал он, – из слез невинных хористок?
– Благодарю вас! – произнесла она. – Оставьте при себе свою мишуру, а я оставлю при себе свою добродетель.
– Мишуру! – сказал он с негодованием. – Все ясно, ты ничего не смыслишь в ювелирном деле, да и в добродетели тоже. Ладно, милочка, не один способ придуман, чтобы укрощать огнедышащих дракончиков!
Однако старый сластолюбец рассудил, не приняв во внимание небесного воина. В последующие дни он ее обхаживал и так и эдак, но ни тирания, ни неуклюжая лесть отнюдь не перевешивали контраста белоснежной