зажёгся светильник на стене, осветилась комната, обилием техники напоминающая офис. Уж, не на работе ли я? И поездка с Захаром мне приснилась?
О, боже! Мужчина! В джинсах и знакомом свитере уткнулся лицом в ковёр. Слегка волнистые волосы. Я любила их перебирать и накручивать на пальцы. Поза неестественная. Так не лежат живые люди. Труп!
Инстинктивно выключила свет. Окно большое и не зашторено. Нежелательно, чтобы кто-то увидел меня рядом с трупом. Момент, определивший дальнейшие события: ведь я не вскочила, не закричала, не побежала звать соседей и вызывать милицию.
Учащённо билось сердце, внутренний голос взывал бежать и прятаться. Кто же он? Ответ пришёл сразу: тот, кого я старалась забыть. Тот, кому я мечтала отомстить.
Я сидела как оглушённая, повторяя про себя: «Со мной никогда такого не было. Никогда со мной такого не случалось. Никогда ещё под моими ногами не лежал труп». Я причитала, как моя мать, которая перед переездом в деревню сильно занемогла и повторяла с утра и до ночи: «Мне так плохо. Что со мной? Я так плохо себя никогда не чувствовала». Она причитала, мучаясь головными болями, приступами радикулита, рано наступившей старческой немощью, стала неловкой, разбивала чашки любимого чайного сервиза: белый фарфор с позолотой, на двенадцать персон, от которого мало что осталось. Я представить себе не могла двенадцать человек, одновременно пьющих чай в нашем доме.
Мать слишком рано, не было еще шестидесяти лет, стала терять память, временами ничего не помнила, даже забывала моё имя. Видимо от нервных перегрузок хирургической сестры в течение всей трудовой жизни.
Впервые сидя на чужой, широкой кровати и поджав под себя ноги, я посочувствовала ей. И поняла её. В такой форме она пыталась выразить простую мысль: вот и старость не в радость наступила. Я тоже выражаю свои обиды: подобным мне, неудачницам и молодость в тягость.
Ни звёзд, ни луны, лампа погашена, но тёмную комнату я видела ясно. Будто в то короткое время, когда горел свет, внутри меня, как на фотографии, отпечаталась вся обстановка, даже та, на которую я не смотрела.
Запомнилось у окна кресло, в нём одежда: серебристый костюм, бархатная чёрная сумка, в неё входит только носовой платок, пачка сигарет и губная помада. Со спинки кресла свисал до пола, похожий на мой, бледно зелёный шарф из шелка. Под ним вязаная меланжевая кофта. Вязала я долго, не одно лето, сидя на берегу речки – вонючки, протекающей недалеко от дома.
Шарф и кофта пригодились бы. Но зачем сумка? Она для ночного клуба. И серебристый костюм не для озера. Ведь я знала, что будем жить в палатке.
Тот, кто принёс сюда мою одежду, рассчитывал на панику. По замыслу врага я должна была закричать и выбежать на улицу, позвать соседей, заявить в милицию. И уже мне нужно было бы объяснять, почему мои вещи находятся рядом с трупом.
Светлая мебель и такая же дверь – ориентиры в тёмном пространстве. Только бы не коснуться трупа.
Наконец, перешагнула порог и оказалась на веранде. В соседнем двухэтажном доме ярко светили окна, и я увидела диван. Удобно сидеть на нём и