ничего.
Танра допила чай и поставила чашку в пустую тарелку, маленькое донце взвизгнуло от этого соприкосновения.
– Я видел, у вас есть озеро. Можно в нем искупаться?
Рае сгреб твердые скорлупки в маленькую кучку, смел их со стола в ладонь и высыпал в опустевшую чашку.
– Это не озеро. В нем нельзя купаться. Это чаша со святой водой, где рождаются змеи.
– Ситра родился там? – удивился Рае.
– Да.
– Красивое место. Там есть ветер, а здесь нет. И дождя не слышно совсем… Как вы так живете?
– Рае, родной, ты привыкнешь, – сказала Танра и протянула руку к нему, погладить по голове.
– Не хочу ничего забывать, – возразил Рае и поднялся из-за стола.
– Все будет хорошо, вот увидишь. Нужно только потерпеть.
Рае обошел Площадь, но ярмарка ему не понравилась – суета людей походила на мельтешение опарышей в гнили. Он направился к видневшимся поодаль кривым столбам, невозможно было понять, как те удерживались в воздухе: сложенные из огромных тяжелых камней, едва касавшихся друг друга самыми неустойчивыми сторонами. Казалось, тронь – и шаткие колоссы обрушатся на город, раздавят его. Заманчиво. Рае подошел ближе и попытался качнуть один из монументов – тот не дрогнул, ощущаясь под рукой монолитом. Рае попробовал забраться наверх, но в районе пятого камня ему стало не по себе: высоты он боялся всегда, даже дома. Спускаться было еще страшнее, так что с третьего камня он просто спрыгнул – удар о землю оказался серьезнее, чем он ожидал: ступни болезненно отозвались на это приземление и еще долго ныли.
Лысая гора возвышалась угрюмой безжизненной скалой, над которой кружили вороны. Рае смотрел на нее сквозь стекло Колпака, жалея, что нельзя подступиться к гладкой ее поверхности, сиявшей в косых лучах дождя. Он двинулся вдоль окружности, очерченной заслоном в надежде избежать любой встречи. Безрадостная каменная равнина простиралась до самого горизонта.
Редкие дома быстро закончились, последними, стоявшими на отшибе были Погреба Кощея – низкие постройки, сложенные из черного кирпича. Фонари светили тьмой: угольные юбки мрака, болтавшиеся подле высоких столбов, превращали белый день в ночь. Рае стало нехорошо рядом с ними, он обошел их обратный свет как можно дальше, боясь пропасть в нем, точно в черной дыре.
Зеленое пастбище, раскинувшееся после обители темноты, оказалось самым славным местом в Пустоши. Яркая, но не слишком упругая трава (местами жухлая, местами сочная) весело торчала из земли, как непослушные со сна волосы. Рае не стал ступать на нее ногами – так ему сделалось жаль всклокоченной радости – а коснулся живого ворса ладонями, гладя, как холку доброй собаки. Овцы бездумно блеяли вдалеке.
Вечером Рае снова сидел на крыльце и смотрел, как река меняет свой цвет: огонь в ней становился прозрачным и холодным, словно свет звезд, одна из которых уже показалась над алеющим горизонтом – бриллиантовая мушка над сумеречной губой.
Черная птица спикировала с высоты и села на забор, нервно дергая клювом, словно надеясь пропороть воздух, затем поднялась, тяжело