типа «Горького – в школьную программу!».
– Pardon, а кто такой Горький? – осведомился Костик. – И кто такие эти… лайт… Les prolétaires? Это что-то от политики?
Он с комфортом возлежал на вытертой енотовой шубе, оставленной Митиной маменькой Костику в дар. Скелет являлся сущностью мистической и потому ревматизмом страдать не мог. Но шуба ему очень нравилась. Она так располагала к неспешным беседам с Митей! Особенно если дело касалось каких-либо загадок и расследований. Роль Ватсона нравилась скелету не меньше, чем шуба.
– От политики? – Митя пожал плечами. – Скорее от скуки. Забавляются ребята, эстетствуют типа. Очень своеобразно, надо сказать, эстетствуют.
– Своеобразно? Это как, позвольте спросить?
– Ну, додумались взять за образец дореволюционных авторов, которые писали о тяжелой доле рабочего класса. Их так и называли – пролетарские писатели.
– И этот… Горький… Как я понимаю, тоже был пролетарским писателем?
– Да, самым главным… Кажется. Только я, если честно, его биографию не очень… Я больше по нечисти…
Митя вбил запрос в поисковик и по диагонали пробежал нужную статью.
– Вот. До революции был очень популярен как журналист и писатель… Автор произведений в революционном духе… Его так и называли – «буревестник революции» … Однако, когда революция реально свершилась, буревестник отнесся к ней скептически и улетел за границу… На Капри… В Россию так и не вернулся… Ясно, что о нем сейчас только специалисты помнят.
– А эти…новые пролетарии…Их что, правда интересуют проблемы нынешнего рабочего класса?
Митя хохотнул.
– Полагаю, их интересует исключительно возможность концептуально щеголять нецензурной бранью. Дескать, мы слились с пролетариями. А рабочий класс политесу не обучен. Благородный даже предлог посквернословить получается.
Митя брезгливо скривился. Да, он откровенно не любил мата. «Должно быть, сказываются всё-таки аристократические корни», – поиронизировал про себя и над собой юный князь. А вслух заметил:
– Не сомневаюсь, что настоящие пролетарские писатели обсценную лексику в своих произведениях как раз не употребляли. Не по причине деликатности, конечно. А просто потому что нецензурщина в то время и была нецензурщиной. То есть выражениями, запрещенными для печати.
– Но позвольте! Какой смысл для этих…лайт-пролетариев в сквернословии? – искренне удивился скелет. – Pourquoi?3
– Как это pourquoi? – фыркнул Митя. – Матушка говорит: не можешь удивить талантом – удивляй эпатажем. Испытанный веками прием. А матушка – человек искусства, она в этом деле разбирается.
Костик озадаченно помолчал, очевидно, переваривая услышанное. Наконец резюмировал:
– Эстетствование в виде эпатажа… В виде мата, pardon. Допустим, это весьма любопытно. Пикантно даже, я бы сказал, – хмыкнул скелет. – Но какое отношение эта игрушечная пролетарка Пелагея может иметь к