еле дышал. В качестве последнего штрижка Суворов нахлобучил на меня свою треуголку и усадил рядом Прохора и двух адъютантов, Стрельцова и Кушникова.
− Давай, езжай! – закричал он басом и кучер хлестнул скакунов.
В тугом суворовском мундире, еле дыша, не смея поднять голову, я поехал в роскошной царской карете с открытым верхом, думая при этом, что военачальник намеренно решил отказаться от императорской милости, чтобы показать, как он недоволен монархом. А верному знахарю Виктору теперь придется ехать в блестящем экипаже на потеху толпы. Впрочем, маневр Суворова заметили только первые ряды зрителей, основная часть народа подмену не обнаружила и продолжила приветствовать кумира ликующими криками.
− Куда ехать-то, ваша светлость? – спросил кучер, поднимая хлыст. Кажется, он тоже не заметил, что везет вовсе не завоевателя южных степей и песков, а его бледную копию.
− Давай к набережной! – ответил я почти машинально, поскольку в тот миг как раз переживал над тем, догадается ли Бабаха забрать Смирного и успокоил себя тем, что мой помощник обязательно позаботится о моем коне.
Кушников толкнул меня в бок и насмешливо возопил, стараясь перекричать крики толпы и стук копыт по мостовой:
− Ты чего приуныл, колдун? Выше голову, когда еще на царской телеге прокатишься?!
Надо признаться, он был прав. Ход у кареты, как у элитного автомобиля преумиум-модели, был мягкий и незаметный, нас вовсе не трясло на поворотах и ухабах, а лишь слегка покачивало. Народ на улицах уже разошелся по делам, насладившись зрелищем прибытия любимого полководца в Петербург, и я позволил себе слегка расслабиться. Подняв голову, я осмотрелся и подставил лицо свежему ветерку, дующему с Невы. Может, и в самом деле позволить себе проехаться с небывалом шиком по столице?
Но этому желанию не суждено было сбыться. Мы как раз ехали не по широкому проспекту, а по узкой улице, зажатой со всех сторон домами, и впереди заманчиво показались мосты и ограждения набережной. Но затем послышался бешеный топот и с боковых переулков выскочили две упряжки, каждая влекомая парами лошадей, которых, к тому же, нещадно лупили кучеры. В каретах, тоже, кстати, открытых, помимо возниц сидели по трое вооруженных людей в каждой.
Странные транспортные средства мигом нагнали нас и помчались почти вплотную. Люди в каретах подняли ружья и навели на нас, причем, по большей части на меня. Эта, конечно, была особая честь, от которой я предпочел бы, чтобы меня избавили.
− Что вы делаете, господа? – закричал Кушников, а Стрельцов, не теряя времени, сложился пополам и повалился на дно кареты.
Я посмотрел вправо, затем влево и понял, что сейчас на улицах мирного Санкт-Петербурга загремят выстрелы. Мало того, по итогам этой перестрелки почти наверняка прикончат некоего таинственно появившегося год назад испанского виконта с темной репутацией колдуна и черного целителя. Весьма незавидная участь, а ведь у меня даже не даже завалящего захудалого кремниевого пистолета, чтобы выстрелить в ответ.
Еще