к нему домой не пойдет, а его к нам не пустят, а если так, к чему тогда волноваться?
– Это тоже к делу не относится.
– Клянусь, – горячо продолжил Джорджи, – если б он хотел к нам заявиться, то заходил бы с черного хода!
– Но, милый…
– Это так, мама! Поэтому какая разница, говорил я ему те слова или не говорил? Не понимаю, почему я должен сдерживать себя с такими людьми.
– Ты так и не ответил, Джорджи, сказал ты ему те нехорошие слова или нет?
– Ну, – начал Джорджи, – он первый мне ляпнул такое, что я из себя вышел.
Подробных объяснений не последовало, так как он не хотел рассказывать маме, что рассвирепел из-за опрометчивых слов мистера Смита о ней самой: «Ей должно быть стыдно» и «Женщина, которая разрешает такому паршивцу, как ты…». Он не желал повторять эти гадости даже с целью оправдать себя.
Изабель погладила сына по голове.
– Ты сказал ужасную вещь, милый. По письму видно, что он не самый тактичный человек, но…
– Да он просто рвань, – сказал Джорджи.
– Так тоже нельзя говорить, – мягко отозвалась мать. – Где ты нахватался всех этих дурных слов, о которых он пишет? Где ты мог их услышать?
– Мало ли где. Кажется, дядя Джордж Эмберсон говорил так. Он так папе сказал. Папе это не понравилось, а дядя Джордж над ним посмеялся, а когда смеялся, еще раз повторил.
– Он поступил неправильно, – сказала Изабель, но Джорджи понял, что произнесла она это не совсем уверенно.
Изабель пребывала в печальном заблуждении, что все, что делают Эмберсоны, особенно ее брат Джордж или сын Джордж, – это правильно. Она знала, что сейчас надо проявить характер, но быть строгой к сыну было выше ее сил, и преподобный Мэллох Смит только настроил ее против себя. Лицо Джорджи с правильными чертами – лицо настоящего Эмберсона – никогда не казалось ей красивее, чем в эту минуту. Он всегда казался необыкновенно красив, когда ей надо было вести себя с ним построже.
– Обещай мне, – тихо сказала Изабель, – что никогда в жизни не повторишь этих плохих слов.
– Обещаю такого не говорить, – тут же согласился он. И немедленно добавил вполголоса: – Если кто-нибудь не выведет меня из себя.
Это вполне соответствовало его кодексу чести и искренней убежденности, что он всегда говорит правду.
– Вот и умница, – сказал мать, и сын, поняв, что наказание закончено, побежал на улицу. Там уже собралась его восторженная свита, успевшая прослышать про приключение и письмо и жаждавшая увидеть, влетит ли ему. Они хотели получить его отчет о происшедшем, а также разрешение прокатиться по аллее на пони.
Эти ребята действительно казались его пажами, а Джорджи был их господином. Но и среди взрослых находились такие, что считали его важной персоной и частенько льстили ему; негры при конюшне холили и лелеяли мальчишку, по-рабски лебезили, посмеиваясь над ним про себя. Он не раз слышал, как хорошо одетые люди говорили о нем с придыханием: однажды на тротуаре вокруг него, пускающего волчок, собралась группа дам. «Я знаю, это Джорджи! – воскликнула одна и с внушительностью