была чужда собственному сыну, являлась незнакомкой, которую он никогда не видел и голоса которой никогда не слышал. И сегодня, стоя рядом с ней и принимая гостей, он с беспокойством ощутил присутствие этой посторонней, с которой столкнулся впервые.
Юности кажется, что любовь существует лишь в юности. Поэтому роли героев и героинь в театре отдаются самым молодым актерам, способным с ними справиться. Юные влюбленные нравятся всем – и юным, и зрелым; но только зрелые выдержат пьесу о любви в среднем возрасте, молодые на нее просто не пойдут, потому что для них подобные отношения всего лишь шутка, притом несмешная. По этой причине, если импресарио хочет заманить на представление людей разного возраста, он делает влюбленных как можно моложе. Юным зрителям такое по нраву, их инстинктивная неприязнь, выливающаяся не только в презрительное недоумение, но и в глухую злобу на зрелую любовь, не просыпается. Поэтому, стоя рядом с Изабель, Джордж почувствовал неожиданное беспокойство, всего лишь заметив, что глаза матери сияют, что вся она – воплощенная молодость и грация. Иными словами, что в нее можно влюбиться.
Это было любопытное ощущение, не имеющее видимой причины или связи с происходящим. Пока оно длилось, Джорджа грызли нехорошие мысли, хотя ни о чем конкретном он не думал, – это было похоже на сон, в котором таится невидимое и неслышимое волшебство. Он не заметил в матери ничего странного или нового, если не считать черного платья, отделанного серебристой вышивкой: она стояла здесь, рядом с ним, чуть склоняя голову в приветствиях, с неизменной улыбкой, застывшей на лице с самого начала приема. Ее щеки раскраснелись, но ведь и в комнате было жарковато, да и обязанность приветствовать такое количество гостей тоже могла послужить причиной румянца. Уже много лет ей не давали больше двадцати пяти или двадцати шести – разве что кто-нибудь повзрослее мог догадаться, что ей под тридцать. Ничто в ее внешности или поведении не объясняло беспокойства Джорджа, но оно постепенно нарастало, переходя в смутное негодование, словно Изабель совершила что-то, неподобающее статусу матери.
Необычное ощущение прошло, но даже пока оно владело им, он не забывал исполнять свои обязанности и поприветствовал двух миленьких девушек, с которыми, как говорится, вырос, тепло заверив, что очень хорошо их помнит, чего они, наверное, ожидали «от кого угодно, только не от Джорджи Минафера!». Но это казалось излишним, потому что не далее как в прошлом августе он провел с ними немало времени. Они прибыли вместе с родителями и приезжим дядюшкой, и Джордж небрежно сказал им то же самое, что и дочкам, хотя дяде, которого видел впервые, пробормотал что-то другое. Он подумал о нем как о чудаковатом голубчике. Слово «тип» пока не было в ходу у студентов. То был период, как раз предшествующий времени, когда второкурсник сразу бы припечатал дядюшку Шэронов словами «что за тип» или даже «ну и морда у этого типа». Во времена Джорджа предпочитали говорить «голубчик», но без всякой нежности, поскольку