а еще чего-то. Чего-то здесь не хватало, кроме трудолюбивых и старательных сотрудников, ведших строгий учет всех беспринципных нарушителей визового режима. Но чего именно, я пока не понимал.
Начальник подвел нас к огромной пластиковой доске, висевшей на стене. На доску была нанесена черная календарная сетка, в отдельные ячейки которой были вписаны черным и красным маркерами какие-то слова и цифры. Начальник взглянул на доску.
– Как, говорите, фамилия? Елизаров?.. Нет вроде такого. Нет у нас ничего за ним.
– Это у вас что, база данных? – усмехнулся я, не желая верить в реальность происходящего.
– Да, мы их всех сюда записываем.
– Кого «всех»?
– Всех, кто без визы или без разрешения на высадку на берег.
– Что, вот так вот на доску записываете и все?
– Нет, почему все? Параллельно дело заводим, все бумаги у нас в полном порядке.
Тут только до меня дошло, чего не хватает в этой конторе.
– Да черт с ними, с бумагами! У вас что, компьютеров нет?
– Почему нет? У нас есть три текстовых процессора.
– Текстовый процессор – это то же самое, что пишущая машинка, только с дисплеем. Вы что, смеетесь? Как же вы данные храните?
– Да вот я же показываю! Сюда, на доску, всех записываем.
– Ну хорошо, а если места больше не остается?
– Тогда самых старых стираем и на их место новых вписываем.
– То есть без порядка по датам или по алфавиту?
– Да какой тут алфавит? Какие даты? Вот, например, самая старая запись: девятнадцатое апреля девяносто восьмого года, Рарин Михаиру Басируэбити, судно называлось «Эсуэрутээму‐17». Значит, я его сейчас сотру и на его место вот этого вашего Елизарова и запишу.
– А Рарин как же?
– А что Рарин? Бумага на него останется. В случае чего мы ее выкопаем.
Начальник был явно доволен своей профессиональной смекалкой, и до него не доходило, что я вскрыл в его конторе диверсионный центр. Я был сражен этой допотопной системой до такой степени, что даже не сразу обратил внимание на то, что все фамилии и имена были записаны на доске не по-русски, а катаканой – нашей вспомогательной азбукой, которую мы, чтобы не марать наши благородные кандзи, используем для записи иностранных слов. Раньше меня это заметил Елизаров.
– Да не Рарин он, а Ларин! Ларин Мишка с семнадцатого траулера. Дяди Васи сын, соседи они наши. Он на Хоккайдо часто ходит.
Различение русских «р» и «л» для нас – целая история. Ганин натаскивал меня неделями на опознание на слух этих коварных звуков, вместо которых у нас в японском существует только один – находящийся где-то посередине между ними. Чего уж тогда было ждать от этого начальника.
– У вас в отделе кто-нибудь русский язык знает?
– А зачем? – решил он сразить меня наповал своей простотой.
– Что значит «зачем»? Затем, что этот Рарин-Ларин приедет к вам без визы на своем родимом «СРТМ‐17», а вы будете наивно думать, что это совсем не «Эсуэрутээму». К тому же у вас вон за двадцать пятое сентября прошлого года Рарун числится. Это наверняка тот