смерти, – сказал государь император, отнимая ладонь. Голубые глаза его потемнели. – Иначе было нельзя.
– Кто убийца? – спросил я Сагадеева.
– Подозреваем его секретаря, Тимофея Громатова. Меровио Штольц был буквально изрезан в своем доме ножом для перлюстрации писем. Чужаков никто не видел. Ни прислуга, ни семья. Так что, скорее всего, Громатов.
– Он был как Лобацкий?
– Подозреваем, что да. Спустя день его труп был найден в нумере постоялого двора на пути к Брокбарду.
– Нитевода вызывали?
– Нет, тогда нет, – вздохнул обер-полицмейстер. – Полагали, Громатов убил Штольца во время ссоры, потом сбежал, потом от раскаяния покончил с собой.
– Покончил?
– Да, однозначное самоубийство. Тем же ножом. Поэтому и не придали особого значения. Даже когда случилось второе убийство…
– Иващин, – сказал я.
– Да, – прищурился Сагадеев, – Федор Иващин. Три с половиной месяца тому…
– У нас служил его племянник. Знаю от него. Потом – газеты…
Обер-полицмейстер сморщился.
– Да уж, порастрепали. Клуб любителей опиума распахнул двери смерти! Иващин убит! Жуткая смерть в халате!
– Я видел дагерротипную табличку, – у государя императора слабо дрогнули углы рта, – там все в крови, такое все черное…
– Да, – кивнул Сагадеев, – крови было действительно много. Работали с размахом, топором. И как назло в соседнем кабинете курил кальян некий журналист С.
Выдохнув, он растрепал на макушке редкие волосы.
– Кто убийца? – спросил я.
– Клуб – место популярное. Кто-то приходит, кто-то уходит. Дым, полутьма. Приватные кабинеты. А журналист полицию лишь во вторую очередь оповестил. Не нашли.
– Третий – Поляков-Имре?
– Увы. Тенденцию, общую тенденцию, мы заметили только с его смертью.
– Кровь, – прошептал государь император, – всюду кровь…
Справа от меня отчетливо вздрогнул Майтус.
Я закусил ноготь. Давняя, еще детская привычка. Без нее как-то не думается. Пока Сагадеев, достав из брючного кармана полосатый платок, вытирал щеки, я искал мотив.
«Месть?» – думал я наскоро.
Кому? Всем шести фамилиям? Или только четырем? Заговор? Опять же, кто осмелится? Против высших фамилий!
Пусть и кричат, мол, вырождается высокая кровь и ни на что уже не способна, только любой ее владелец десятками низших скрутит. Мой предел – две дюжины. Отец, говорят, как-то моровую деревню в пятьдесят душ держал в повелении, спасал, лечил.
А значит, что – организация?
Глубоко секретная, выпестованная в ненависти, мечтающая…
Кстати, о чем?
О смене существующего порядка? О новом мире? Не слышал я ни о чем подобном. И Огюм Терст, глава тайной службы, получается, ни сном ни духом.
Одиночка? Какой-нибудь талантливый химик, открывший способ смешения крови, управления ею?
Ох, подумал я, с Лобацкого надо начинать. С Лобацкого.
– Так вот, – обер-полицмейстер спрятал платок, – здесь уже и нитевода вызвали, и следователей.