нырнул к нам:
– Здравствуйте, господа хорошие!
Тимаков! Вот уж новость! Легок на помине.
Без усов и без бороды. Гладковыбритый. С волевой ямочкой на подбородке. Он оказался непривычно молодым. Я мнил его старше. А тут – погодок.
Не новая ли личина?
– Какими судьбами? – удивился я.
– Решил все-таки принять ваше предложение, Бастель, – серьезно сказал капитан.
Присев, он переложил шашку. Козырнул Сагадееву:
– Здравия желаю, господин обер-полицмейстер!
– Какое тут здравие… – Сагадеев кивнул на забор: – Кукуем вот…
– А кто там, известно?
– Судя по наглости, «козырные». Причем не всякая шушера. Ловленные. Сидевшие. Матерые. Видимо, большой куш обещан, иначе…
Я покосился на Подгайного. Обер-полицмейстер, уловив взгляд, умолк. Не стоило, понятно, распространяться о наших неприятностях при случайных людях. Тимаков почесал нос:
– Ладно, что требуется от меня?
– Пока ничего, – сказал я.
– Ну я тогда щелочку между досками найду, погляжу.
Тимаков крутнулся на пятках и в два мягких движения перетек к забору. Подгайный и тот вывернул шею.
– Итак…
Я уколол палец иглой, возвращая к себе внимание надзирателя.
Сагадеев отвернулся к лесу, обмахнул с сапога прилипший лист. Кровь у него, видимо, вызывала неприятие.
Тогда, конечно, ясно, с чего он не любит ею пользоваться.
Подгайный смотрел, как я приближаю палец к его лицу. Глаза у него съехались к переносице. Он чуть сжал губы и едва заметно дернулся, когда точка над его бровями украсилась моим смазанным отпечатком.
У ассамейских соседей – инданнов – такие отметины означают, что этот человек следует по пути Бога-Солнца. Под страхом божественного гнева его нельзя трогать, ему нельзя мешать, а под ноги ему следует бросать лепестки роз.
Странная фантазия.
Когда-то – уж не тысячелетие ли назад? – великие фамилии воевали инданнов и, что немудрено, оставили след в их верованиях.
Но розы?
– Теперь… – Я тронул Подгайного за плечо. – Как ваше имя?
– Симеон.
– Вот что, Симеон. Я сейчас сплету вашу кровь со своей, попытайтесь побороть внутреннее сопротивление. Мне не хочется тратить силы еще и на вас.
Надзиратель кивнул.
– И лучше закройте глаза, – сказал я. – Может мутить. Если вам будет казаться, что вы слабеете, потерпите. Я освобожу вас, когда увижу, что наступил момент. И еще, – я пересел к нему, локоть к локтю, – не старайтесь мне помогать, просто следуйте кровью. Н у, вдох…
Подгайный стесненно вдохнул. Я подстроился под его дыхание.
– Выдох…
Реальность расщепилась.
Блеклое небо, белесая пустота, здание морга, дорога и лопухи. Развернувшийся Сагадеев, полицейские, затаившиеся у забора, Тимаков и чуть осевший, напряженный здоровяк Подгайный – все, словно сквозь толщу речной воды, колеблются под невидимыми волнами.
А вторым слоем – жилки, жилки, жилки.
Серые, розово-золотистые, зеленоватые, синие, бледные и яркие,