гм!.. может быть, я и сама ведьма.
– И хвост у вас есть? – язвительно спросил Вавжинец, уже несколько примиренный с барышнею, но все-таки мстя этим вопросом за свою обиду.
Панна Стефа хладнокровно возразила:
– Нет. Да я еще молода. Авось вырастет. – Она захохотала, прибавив: – Ну как же не ведьма? Вот видишь, летать учусь.
– И скоро вы, панна Стефа, полетите?
– А вот как ты отцепишь меня от груши, так я и полечу.
И, видя, что Вавжинец опять разинул рот, продолжала с сердитым взором и густым румянцем на щеках:
– Дурак! Слушаешь развесив уши мои небылицы, а не догадаешься, зачем я сижу на груше, точно кукушка, альбо бес, закоханный в вербу[45]. Меня пришпилило суком за платье, и я не могу двинуться, потому что боюсь располосовать целое полотнище. И занесла же меня нелегкая на дерево в новом платье, только что из Львова… Помоги мне сойти.
Вавжинец вскарабкался на грушу и освободил новую Андромеду, так комически прикованную к сухому суку. Вдобавок к неловкости своего положения, Андромеда была нагружена несколькими десятками спелых грушек-малгужаток и не смела отнять руки от фартука, чтобы не рассыпать плодов. Но, соскакивая на землю, панна Стефа поскользнулась и едва не упала; груши дождем посыпались на траву. Стефа подумала, что это шутки Вавжинца, и вспыхнула:
– Вот тебе за это! – крикнула она и ударила горбуна по лицу.
Вавжинец и не думал уронить барышню. Получив ни за что ни про что пощечину, он остолбенел, потом рассвирепел…
– Драться? Ладно же! Коли так, ешьте ваши груши! ешьте ваши груши!
И он пустился скакать по рассыпанным плодам, втаптывая их в землю. Теперь он действительно походил на дьяволенка.
Панна Стефа была рослая, могучая девушка, с розовым лицом и с голубыми глазами, странно мутными под поволокою. Но, опомнившись от первого изумления, она раскраснелась, как кумач, поволока сплыла с ее глаз, и они засверкали, как звезды.
– Ах, гаман! лайдак! поплатишься ты мне за это! – крикнула она.
Вавжинец очень хорошо помнил, по детским годам, тяжесть рук панны Стефы. Поэтому, когда она кинулась на него, он, не рассуждая, бросился наутек. Стефа мчалась за ним, стараясь отрезать ему перебег к стене. Тогда он повернул вглубь сада. Она долго не могла настичь Вавжинца и порою нагибалась, чтобы схватить с земли палое яблоко или кусок кирпича, и швыряла их в спину горбуна… Раза три она попала метко, и Вавжинец вскрикивал от боли. Это рассмешило панну Стефу, и ярость ее унялась; теперь она гналась за Вавжинцем, толкаемая уже не столько жаждою отплатить за дерзость, сколько увлечением самой погони, разгулявшимся инстинктом борьбы.
Панна Стефа бегала быстрее Вавжинца, но он был босиком, а она в тяжелых башмаках. Долго кружили они по саду. Наконец Вавжинцу удалось проюркнуть к стене. Он думал перемахнуть ее одним скачком, но сорвался, и в то же мгновение панна Стефа набежала на него и схватила его за плечи… Теперь они стояли лицом к лицу, задыхающиеся, красные, потные, сердито нахмуренные.
– Пустите