рассказывать о розе, которую он нашел на пустоши и которая достойна того, чтобы украсить княжеский сад. Ева очень испугалась и даже убежала бы, если бы не ее мать, которая решила представить и вторую дочь.
– Какое обилие цветов в лесу! Розы и лилии! Что они делают под соснами?
– Мы решили отправить Агнес к нашим дорогим сестрам в Шпандов [45].
– Благочестивой душе свойственно стремиться в рай. Но не слишком ли рано, дорогая кузина? С благочестивой жизнью можно не спешить, время еще есть.
– Как Господь даст! Сейчас плохие времена, господин фон Линденберг. Мы можем собрать приданое только одной из дочерей. Поскольку Агнес тихая и кроткая, мой Готтфрид считает, что она не сможет существовать в этом злом мире, с его грубыми людьми. Кстати, и господин декан полагает так же. А наш Господь любит кротких. В отличие от женихов, он не смотрит, румяные ли у девушки щеки или бледные.
– Но он смотрит на ямочки на щеках – не прячется ли там лукавство, – заметил шутливо господин фон Линденберг. – Лукавство, злое лукавство, присуще всем дочерям Евы. Никто от него не застрахован, даже если девицы выглядят настолько тихими и скромными, как ваша дочь.
– Да, насчет Евы вы правы, дорогой господин фон Линденберг, – рассмеялась госпожа Бригитта. – Но Агнес не такая. Глупышка, что ты засмущалась!
– Не смущайся, милая, – рассмеялся гость. – Когда‑нибудь придет такой плут, перед которым не сможет устоять ни одно человеческое дитя.
Но пришел не плут, а слуги и служанки, чтобы произвести смену блюд и выставить на стол все, что нашлось на кухне и в погребе, после чего господин фон Линденберг вновь совершенно переменился и почти перестал обращать внимание на что‑либо, кроме стола. Как говорится, голод – лучший повар, но еще страшнее голод в сочетании с жаждой. Голод и жажда – настоящие силачи, способные выбить из седла даже самого храброго рыцаря. Господин фон Линденберг ел с таким аппетитом, что хозяйке было необыкновенно приятно на него смотреть. Всякий раз, когда она его потчевала, благодарный гость одаривал ее приветливым взглядом.
– Какое счастье, что господин, привыкший к более изысканным напиткам, не отвергает наше скромное вино.
– Как можно быть чем‑то недовольным, находясь в таком обществе! – отвечал гость, поглядывая то на благородную госпожу, то на Петера Мельхиора. Его уже немного покачивало, а лицо сделалось необыкновенно умиротворенным. – Вы можете подумать, что я преувеличиваю. Но представьте себе человека, который всю неделю пробыл в заточении, а в воскресенье вышел на свободу! Придворная жизнь – это… – Тут он осекся. – Мы забыли выпить за здоровье нашего светлейшего курфюрста и господина, как принято у доброго бранденбургского дворянства, которое делает это, прошу заметить, за каждой трапезой.
Звякнули кубки, и рыцарь счел необходимым как следует восславить молодого курфюрста. Не нашлось ни одной добродетели, которую он, так или иначе, не приписал бы ему. Хвалебная речь была настолько долгой,