это в сторону, но оно возвращалось. Проснулся я утром, когда успели протрубить в рога, и наконец ухватил эту штуку. Оказалось, это был оторвавшийся шнур от полога.
Благодарные слушатели рассмеялись.
– Не смейтесь раньше времени! Чертовщина еще впереди. Курфюрст Иоахим никогда не был так милостив ко мне, как сегодня. Мне нравится, когда мы общаемся, потому что, как щуке нельзя дать сорваться с удочки, так и правителям нельзя позволять думать самим. Ответственные люди, насколько это возможно, должны вкладывать им в головы мысли, которые они потом будут обдумывать, и я могу похвастать, что умею так ловко подкинуть идею, что ему кажется, будто она только что пришла в его голову. А сегодня не получилось… Он говорил учтиво, как подобает человеку его положения, но один черт знает, что за сила парализовала мой язык. Я замолчал, едва начав, мои глаза словно опутала пелена тумана, и порой мне казалось, что я скачу на лошади, а за мной следует палач. В этом весь наш курфюрст! Иногда у него бывает такое суровое лицо, что люди пугаются его…
– Собственно, сам господин Линденберг и объяснил, почему ему показалось мрачным выражение лица курфюрста. Плохой сон и хмурое утро породили призраков в его воображении, – проговорил декан.
– Глупости! Соглашусь лишь с одним: наша буйная кровь часто туманит разум. В общем, когда я отстал от охотников, подумал, что мой конь скачет в правильном направлении, но вдруг он остановился на опушке и насторожил уши. В голове у меня снова загудело и помутилось, как тогда, ночью. Мне не хотелось двигаться дальше, но шпоры зазвенели, словно напоминая мне о моем долге. Я пришпорил вороного, и он понес меня, не разбирая дороги. И вдруг конь встал как вкопанный посреди выжженной вересковой пустоши, в центре которой торчала виселица с повешенным.
Все затихли.
– Вы снова скажете, что я видел призраков? Я тоже так решил, поэтому отпустил поводья, и конь понес меня. Но призрак не отставал. Он плыл передо мной, когда я зажмуривал глаза, и вставал в полный рост, стоило только открыть их. Я проскакал уже с четверть майле , а он продолжал смотреть на меня с каждой сосны: позвякивали шпоры на его сапогах, на шляпе развевался плюмаж. Я видел в подробностях: его бледные сжатые пальцы, синие губы, красное опухшее лицо…
Юнкер Петер Мельхиор перекрестился. Все молчали.
– Остановив коня, я ущипнул себя и потер лоб. Затем прочитал «Аве Мария» и «Розарий». Потом повернул назад. Я мог бы с легкостью показать вам завтра мой путь, поскольку двигался строго по следам подков и отмечал про себя каждую ель, каждую березку, даже кусты бузины. Потом снова показался Вальдек, выжженная пустошь с ее запахом гари, галками и воронами в небе, и там – виселица с человеком в петле, я слышал, как позвякивают шпоры на его сапогах, видел плюмаж на шляпе… Но… это был я… Это было мое лицо…
Побледневшие слушатели не сводили глаз с рассказчика.
– Не знаю, как я это пережил. – Рыцарь помолчал, а затем продолжил рассказ: – Все поплыло у меня перед глазами. Я больше не мог совладать с конем, и он мчался сквозь огонь и воду.