грехи наши…»
Офонька принес горячий сбитень в глиняных кружках, украшенных узорами из волнистых линий и косых крестов. Подал кружки, поклонился и замер в ожидании хозяйского приказа, тайком разглядывая незнакомца. Семен, заметив холопью любознательность, сердито махнул рукой:
– Пшел прочь!
Сбитень был сладким и терпким, медово-душистым, подобно недавно скошенному сену. Семен сладко закрыл глаза, расправил плечи, потянулся, ощущая родовым чутьем, как пришелец следит за каждым его движением, готовый метнуться дикою рысью… Строганов сын открыл глаза и встретился взглядом с Гостем. Данила улыбнулся. Он не желал Семену зла…
– Царь пожаловал землями по Каме да по Чусовой. Хорошая землица, богатая. – Аника вскинул брови. – Только неладная…
Строганов отставил в сторону сбитень и задумался, подбирая слова для незнаемого.
– Люди, Данилушка, там пропадают. Сгинет человек так, словно и не было, а иной раз возвратится все равно что живой мертвец: ест, пьет, работает, а никакой мысли и души в себе не имеет. Или обернется юродом, пустомелит день-деньской, блажит, беду кличет… Хоть на цепь, как дикого зверя сажай…
Старик тяжело вздохнул и перекрестился:
– А еще вогулы за Камнем воду мутят, проснулось осиное гнездо! Лазутчики вокруг городков и острожков снуют, наседают, аки волки на агнцев. Да воевода чердынский взамен брани ратной ябеды на Строгановых царю шлет, а терпение Иоанново короче, чем петля дыбова!
Аника наклонился к Данилу:
– Знаем, у царя советчик новый, дел заплечных мастер, Скуратов Малюта…
Строганов сплюнул и суеверно перекрестился:
– Не человек он, зверь с нутром бесовым. Глубоко копает и разнюхивает, да нос нечеловечьим концом у него пришит… Рыщет, как диавол, души живой, вольной… Не ровен час, обложит, как медведя в берлоге, да на рогатины и поднимет…
Слова растаяли на танцующих языках горящих свечей. И слышал Аника в тишине, как молится его сердце, выпрашивая спасения роду и своему делу не то у взирающего с иконы милостивого Спаса, не то у пришедшего в дом разбойника. Аника ждал знамения или ответа. Но безмолвствовал Спаситель, молчал и злодей…
Холоп следил за происходящим через дверную щель, по-кошачьи терся ухом о косяк, чтобы чутче слышать. Душа, словно забродившая квашня, распирала грудь, душила от нарастающего восторга. «Измена!» – горели глаза. «Заговор!» – кривились губы. Офонька чувствовал, что именно сейчас решается его судьба, только надо не проронить ни слова, все хорошенько запомнить и донести на Строгановых. Тогда и он выйдет в люди! На лихом коне, в черной опричниной рясе, с длинной изогнутой саблей и собачьей головой у седла промчит он по миру, ловя завистливые взгляды простолюдинов, собирая ужас в глазах вельмож.
«Да, – кривил губы Офонька, – опричнику все позволено. Хочешь чего в лавке взять – бери, желаешь победокурить в трактире – ешь, пей, да озорничай без меры, можешь и девку снасильничать… Опричнику никто не помеха!»
Приятные мысли холопа развеял