Иван Александрович, не забывайте матушке письма писать, – сказал на прощание Николай, а потом смущенно добавил: – Ольга Николаевна, матушка ваша, очень просила, чтобы я о том напомнил. И сейчас бы черкнули ей пару строк. Одно дело, если я на словах передам, совсем другое – если она от сыночка весточку получит.
Я только вздохнул и отправился писать письмо. О чем писать-то? Ну написал, что все хорошо, что очень ее люблю, что на службу устроился, а более подробно отпишу о своем пребывании в городе Череповце в следующем письме. И батюшке нужно обязательно передать поклон и сообщить ему о своем уважении.
Закончив письмо, с удовлетворением отметил, что не оставил ни одной кляксы и правильно поставил все i и твердые знаки. А вот с буквой е не уверен, но матушка, надеюсь, отметку за правописание мне ставить не станет.
Свернув лист бумаги вчетверо (конверты тоже денежку стоят), отдал кучеру. А тот, убирая мое письмо за пазуху, опять застенчиво улыбнулся и вытащил откуда-то несколько монет. Ба, так это же золотые червонцы! Их еще называют лобанчиками, но почему так, я не знаю. Целых пять штук. Да на них здесь можно полгода жить.
– Вот, Иван Александрович, матушка ваша велела отдать. Но так, чтобы батюшка не знал. Будете писать – не пишите про это.
– Спасибо, – искренне поблагодарил я кучера, а потом спросил: – А сам-то на что добираться станешь?
– Так у меня еще пять рублей осталось, – сообщил Николай. – Мне же только на сено да на овес надо, да на еду, а спать я и в коляске могу.
– Нет, так не годится, – покачал я головой. – Три, а то и четыре ночи в карете – да ты, брат, ошалеешь. Ну-ка, возьми лобанчик.
– Не-а, лобанчик лишка, – отшатнулся кучер. – Если еще пару рублей дадите, тогда можно.
Я отдал дядьке два бумажных рубля, а потом крепко его обнял. Нахлынуло то чувство, какое у меня когда-то было, когда родители впервые отправили в летний лагерь. Вроде и ничего страшного, а все равно – остаюсь один-одинехонек в незнакомом мне городе. А Николай – это единственное, что связывает меня с семьей.
После переезда на новую квартиру по вечерам мне нашлось дело. Разбирал сундуки и чемоданы. Обнаружил, что самый большой сундук заполнен зимней одеждой. Тут были и тулуп, и шапка, и даже валенки. А что, матушка не знает, что чиновникам положено зимой ходить в шинелях? Хотя если зима будет суровой, то можно плюнуть на все условности и ходить так, как теплее.
Матушка напихала мне не только одежду, но сменное белье – постельное и нательное, посуду. И даже самоварчик, именуемый «эгоистом», на пару чашек.
Наталья Никифоровна была очень рада, что к ней на постой встал солидный молодой человек, готовый платить пятнадцать рублей в месяц за квартиру и за стол. Обычно эти пятнадцать рублей платили ей родители подростков, а в комнаты набивалось аж по пять человек. Но есть ведь разница, если у тебя живут пять мальчишек, от которых сплошной шум и гам, и один человек, да еще и чиновник? Не пьет и не курит. Однако моя новая хозяйка, потупив глаза, попросила:
– Иван