всегда, до позднего вечера околачивались в школе. Оказалось, не мы одни. Двое уединились в столовой у окна. Мы давай подглядывать в дверную щель. Стоять в весьма неудобной позе пришлось долго – те двое уж очень долго приценивались друг к другу, всё никак не начинали целоваться.
Мы-то со стороны не могли их поторопить. Да мы даже не дышали, боясь вспугнуть парочку. Это, как у Достоевского – Раскольников никак не решится зарубить ту старушку.
Вот мы попали – ни уйти, ни дождаться. Прелюдия слишком затянулась. Это, как сейчас #слишкоммногобукв. Каюсь, в то время в книгах мы пропускали затянувшееся предисловие, описание природы, чтоб быстрее дойти до сути. Только вот в некоторых книгах из нашей сельской библиотеки вся суть была в пустом многословии. Кто знал, что со временем я сама начну этим грешить. Когда надо в день по несколько газетных полос сделать, ты начинаешь выстукивать на клавиатуре автоматом всякую хрень – лишь бы количество знаков довести до заветного количества. Когда толстые книги сулили больший гонорар, бедным классикам приходилось из кожи вон лезть, лишь бы растянуть текст. Сейчас же в тренде только короткие тексты. Когда очень прёт, ты бешеным темпом выдаешь такое количество слов, предложений, что потом столько же времени тратишь на их удаление.
Потому, скажу сразу – они поцеловались. Прильнули друг другу и будто застыли навеки. В столовой темно. Виден только их силуэт у окна.
Всё, кина не будет. И мы, как рванули оттуда, как будто чёрта увидели. Наверняка, вспугнули парочку. Такой момент испортили, ни стыда, ни совести. Чай, не маленькие, а ума нет. В таком возрасте другие бы уже рожали, а мы только козни устраивали.
Память навсегда зацепила этот чужой поцелуй, утаивая свой. Всему своё время. Он у меня, конечно, был. В ближайшем лесу за столовой, куда вываливали картофельные очистки, объедки, помои, одним словом.
Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец…
Голодные игры, бей слабого
Мальчики вечно воевали: то с деревянными автоматами бегали, то с такими же саблями носились. Девочки с куклами возились. В одно время был бум бумажных кукол, будто других не было.
У меня кукол хватало, но мне иногда больше нравилось с деревянными человечками играть. Раз полено, два полена – их не жалко, можно обращаться с ними, как батраками или рабами. Во всём художественном была одна идея: о классовой борьбе, о том, как могли бы мы жить, если бы не октябрьская революция. Примеряя на себя те или иные образы, приходишь к выводу, что не хочешь быть на стороне ни тех, ни других. Уж очень безобразно описывались буржуи, империалисты. Быть униженными и оскорблёнными тоже не хотелось. Бесчисленные образы революционеров, героев войны и труда тоже не впечатляли. Быть партизанкой, чтоб вешали, как Зою? Разведчиком, нет, лучше шпионом, но чтоб не убивали, как во всех фильмах в конце.
Бедность – не порок, вот основной урок, выученный на зубок. В ней была какая-то романтика, что-то далёкое, нам наяву не грозящее, потому столь манящее. Потому в играх мы сводили