и собственного взора.
К тому действию он уже не был в собственной плоти, но он того не понимал и то отсутствие ощутимости было лишь одним из многих его отсутствий привычных человеку мер толкования собственного я. И пустота только в крайнюю редкость и лишь в поразительном отшельничестве могла единожды во век насытиться тем бездумным для человека явлением, что неверно изъясняется людской запертой самой в себе глупостью, то понятие они называют ничего, ничего о том понятии не поимев и не поимев даже капли безгранности тех далеких берегов. Ничего не является ничего, потому что оно есть отсутствие. Человеку не доступны эти высоты, человек каждый раз слезно упирается в себя и не может познать ничего. Но даже то самое голое ничего могло нашей шаловливой и бесстыдной фантазией взыметь в себе пробоину для описания той силы воспоминаний, что то же мираж, что будь пустота поражена внезапностью давно забытым ничего, что появилось видением за горизонтом, ей бы в тот миг и в том месте помешало еще сильнейшее взапамятство, что, подгоняемое блестеющими деревьями, пламенем хлынуло на нашего главного героя.
Ну вот и что? Вот и стоит он один на балконе в полном одиночестве. В том одиночестве, которого вы ни во сне, ни наяву не видывали. В том одиночестве, где каждая мельчайшая частица, что есть ты и плоть твоя тебе на близка и не знакома. В том одиночестве, где что-то неизведанное остается наедине с собой, что-то, что глубже и дальше души твоей. В том одиночестве, где твоя душа и твой дух покинули и предали тебя, где души уже нет, она внутри кого-то другого. В том одиночестве, где пустота и ничего где-то там, за самым дальним горизонтом окружают кого-то другого. В том одиночестве стоит он, где в мирском понимании это уже не он и не его часть. Нет слова определяющего того, что там стояло, одиночество отняло у того чего-то всё. Это уже и не пустота, и не что-то и не ничего и не это.
Стоит наш главный герой один на балконе в полном одиночестве. Стоит, опустив голову, спечаливши спину и сгрустив плечи над видом из окна. Стоит неподвижно и лишь одна левая рука тихо начинает подниматься вверх, будто в поиске чего-то, где пальцы дрожа чуть согнуто шевелятся в необъяснимых затяжных движениях. И через какое-то время рука его застывает в полусогнутом, будто висевшем, державшимся за что-то положении.
Вот пальцы его левой руки сдавлены и в то же время мягки в половину возможного кулака, нарочно оставляя место между кончиками пальцев и ладонью, для того, чтобы туда смогла крепко поместиться огромная рука родной мамы. Вот он уже закрытыми глазами с открытыми веками сикотя топочет, еле-еле поспевая крохотными шажками за огромной матушкой. Вот идут они от Универмага до дома, через Сад Металлургов по парку Гагарина между двумя деревьями мимо клуба «Юность». На улице воцаряет земная райская любовь, и ожидание вкусить самого вкусного мороженого серьезно соперничает с невероятным желанием