Что имеем, не храним, потерявши – плачем. Николай Максимович Бажов-Абрамов

галоши.

      – Володька, ты что ли! – кричит она. – Что стоишь – та? А ну, сейчас, я сама подойду. Приехал?

      – Приехал, – хрипит он, раскашливаясь. – Вот, стою. Боюсь заходить.

      – Тебе не надо туда заходить. Там никто теперь не живет. Отец твой теперь, живет в каменном доме. С ворот надо заходить к ним. А что приехал – та? – переспрашивает она снова. – К Новому году, что ли?

      – Папа вызвал. Не знаете, случилось что?

      – Что случится с ними, – машет рукою она. – Здоровы они. Живут теперь в каменном доме. Доделал он дом этот. Трубы провел, газа. Иди. А я пойду. В галошах вышла. Холодно.

      Она уходит, все еще оборачиваясь, а он, сойдя с крыльца и отбросив в сторону на снег сигарету, проходит во двор, через большие ворота. И оказывается, во дворе небольшом, заваленным снегом. Тропочка только, проглядывала к направлению каменному дому. Свет на окне, не горел. Пришлось ему постучать дверь.

      Долго никто на его стук не отзывался. Видимо, живущие в нем люди, еще спали. Собственно, ведь по времени, рано еще было. Седьмой только было час. Хотя, он всегда знал, сельские жители, всегда рано вставали. Потому он сейчас, крайне был удивлен. Он сам, когда жил в деревне, всегда просыпался рано. Мама его, за светло еще, затопляла главную русскую печь, и от жары этой печи, в ожидании, жмурясь, от белого языка огня, ждал, когда мама начнет печь блины. Было им весело тогда. Мама его, отрываясь от работы, притягивала его к себе, целовала ему темечко, говорила.

      – Скоро, скоро, сынок. Ты чуть потерпи уж.

      Ах! Какие же были времена, тогда. Где они сейчас? Поэтому грустно ему от этого воспоминания.

      Наконец, слышно в сенях, шаги. Затем и голос женский.

      – Кто?

      – Это я, Володя. Открывайте, – хрипит он, то ли от холода, то ли, дрожь все еще не прошла у него? – Замерз. Долго еще?