что тебе придется довериться мне. Если ты хочешь получить ответы, ищи их там, где впервые расцвела моя любовь к тебе.
Мое сердце принадлежит тебе.
Твоя бабушка
Я хватаюсь за раковину, чтобы не упасть, стараясь запомнить все слова, изгиб букв, представить сделанную на заказ ручку в ее руке с выступающими венами. Все это накрепко отпечатывается в мозгу. Но главное: в нем снова и снова крутится последняя строчка. Если ты хочешь получить ответы, ищи их там, где впервые расцвела моя любовь к тебе.
Это загадка. Загадка, которую бабушка придумала, зная, что разгадать ее смогу только я, ведь я всю жизнь играла в ее игры. И я точно знаю, про какое место она говорит.
Загвоздка в том, что теперь вход туда мне воспрещен. По ее приказу.
Если я хочу отправиться туда, то это обязательно надо сделать ночью. Я знаю, что камера видеонаблюдения есть только у парадных ворот, но, возможно, там все еще находятся Фрэнк и те две женщины или еще какая-то охрана. И дядя Арбор тоже может быть там. Так что возвращаться в Роузвуд-Мэнор сейчас не вариант. Я не хочу, чтобы меня поймали, когда я попытаюсь незаконно проникнуть в собственный дом.
В одном бабушка права – я действительно рассержена. И напугана, и растеряна, и испытываю еще множество эмоций. Ничто не могло подготовить меня к такому. К тому, что последние слова бабушки, адресованные мне, представляют собой что-то вроде подсказки.
И если это действительно так… Может, Дэйзи права? Неужели состояние и правда где-то спрятано?
Я не знаю, что и думать. Я так устала, что не могу мыслить ясно. Горе сродни болезни, оно забирается под кожу, проникает в кости. Оно давит, как утяжеленное одеяло. Оно тянет меня вниз. И оно мне знакомо, так неизбывно знакомо. Оно – мой старый враг.
Но это письмо подобно солнечному лучу, прорезавшему тьму. И, может быть, это мне и нужно, чтобы горе не захватило меня всю.
Я беру письмо и, вернувшись из ванной в комнату, снимаю черное платье и скидываю с ног туфли на высоких каблуках, так что они отлетают в угол. На прошлой неделе дядя Арбор прихватил кое-что из моей одежды, зная, что какое-то время я поживу здесь, но этих шмоток хватит не больше чем на пару следующих дней. К тому же, как это всегда бывает с мужчинами, играющими роли отцов, он понятия не имел, что мне нужно, и взял самые старые и безликие вещи и пару белых хайтопов, которые я не носила с десятого класса.
Хотя это и немодно, я рада, что могу натянуть мягкие лосины и поношенную футболку. Я выключаю свет и ложусь в кровать, положив письмо рядом.
– Что ты пытаешься мне сказать? – шепчу я, уставившись в темноту усталыми глазами. Ее слова – это просто черная вязь на плотной бумаге цвета слоновой кости.
Я могла бы незаметно пробраться на территорию особняка через просвет в живой изгороди. Я знаю, как нужно двигаться, чтобы не попадать под лучи прожекторов и чтобы меня было не видно из окон. Когда я окажусь в садике, где цветет все, кроме роз, никто не сможет меня увидеть.
Или же я могу остаться здесь. Проспать ночь, приготовиться к траурной мессе, поминкам и похоронам, которые