в особняке, то вбегали к ней по утрам, прыгали на кровать, чтобы разбудить ее, а затем бежали к стенному гардеробу, чтобы поиграть в показ мод. Этот гардероб был размером со среднюю спальню, и мы зависали в нем часами, надевая шикарные платья, спотыкаясь в туфлях на высоких каблуках и смеясь, пока у нас не начинали болеть животы. У каждой из нас есть собственная комната, моя находится всего через несколько дверей от комнаты бабушки, и в ее углу до сих пор стоит швейная машинка «Зингер», которую она подарила, когда мне исполнилось десять лет. Дэйзи тогда получила точно такую же, но, в отличие от меня, никогда не пользовалась ей.
Я знаю этот дом как свои пять пальцев. Знаю, какие клавиши западают на рояле в парадной гостиной. Знаю люк в буфетной, где бабушка всегда пряталась, когда мы играли в прятки. Знаю восьмиугольную библиотеку на третьем этаже, где отец читал мне сказки, сидя перед огнем, пылающим в камине холодными зимними вечерами, когда высокие окна от пола до потолка покрывали узоры инея.
«Он не будет стоять пустым, – мысленно обещаю я себе. – Я не допущу, чтобы он стал похож на фабрику, заброшенную и забытую».
Хотя дядя Арбор живет всего в паре миль отсюда, мне понадобилось полчаса, чтобы добраться сюда, и еще пять минут, чтобы подняться на холм, держась подальше от камеры на воротах. Когда я подхожу к живой изгороди, ее зеленая стена кажется непроницаемой.
Я иду вдоль кустов, молясь о том, чтобы просвет не заделали. Он невелик и расположен прямо напротив дерева со странно выглядящим наростом, где бабушка, бывало, прятала записки с секретными заданиями для меня и Дэйзи, когда мы играли в шпионок. Мы хватали записку, активировали чернила, и каждая из нас по очереди держала ветки кустов, пока вторая проползала через просвет. Мне тяжело это вспоминать, потому что в то время наши матери еще были рядом и мой отец был жив, а его смех был весел и бодр.
Хруст ветки заставляет меня резко повернуться. Тени похожи на чудовищ. Я прижимаюсь к изгороди. Не знаю, что произойдет, если меня поймают, и, если честно, совсем не хочется это выяснять.
Я вглядываюсь в темноту так долго, что зрение начинает затуманиваться. Когда ничего не появляется, я продолжаю идти дальше и наконец нахожу то дерево. Не в силах сдержаться, я сую руку под нарост, ожидая найти там паука или возмущенную белку, но там ничего нет, даже записки от бабушки. С тех пор прошло столько лет, и за это время у нее было столько тайников, что об этом она, скорее всего, давно позабыла.
Опустившись на колени, я шарю ладонью в поисках просвета. Я знаю, что он близко…
– Вот ты где, – шепчу я, когда узловатые корни дерева уступают место кустам живой изгороди. Я развожу их в стороны и открываю просвет. Он намного меньше, чем я помню, или же я стала намного больше. Скорее всего, и то и другое.
Я ложусь на живот и вползаю в просвет; чахлые кусты царапают руки, цепляются за волосы, несмотря на то что я заплела их в двойные французские косы. Это определенно не вход через ворота, к которому я привыкла. Под ногти забивается грязь. На несколько