Серафима Евгеньевна. – Хотя, соседи и то, порой, пускаются в ссору. Взять хотя бы Ивана Кречетова, что напротив, только-то и знает, что на своей двухрядке играть, ладно бы днём, а как напьётся, так всю улку своей черепашкой будит. Ему и так и этак, дай людям спокойно поспать, на работу утром, а он ещё и в драку. Ну, не злыдень ли! Злыдень и есть.
– Люблю, люблю! – сияя глазами, смотрела на Петра Ольга, и видела только его, и слыша только своё сердце, а не рассказы любимого о войне. – Мой! Мой был всегда и моим будешь! Не буду больше молчать. Всё скажу тебе. Знаю, и ты, Петечка, меня любишь! Вон как сильно целовал при встрече, губы аж до сих пор горят. Милый! Родной мой! Любимый! Только мой! Петечка, славный мой! Люблю, люблю тебя, любимый!
Зоя изредка бросала взгляд на Ольгу, видела и понимала сияние её глаз, но без острой ревности, хотя, как в любой женщине дорожащей любовью, маленькая искорка её всё же горела в сердце.
– Любит! До сих пор любит! – мысленно повторяла она и слышанная в девичестве притча о любви и жизни всплыла в ней.
– Твой уснул? – не оборачиваясь, спросил седой Ангел, услышав за спиной шелест крыльев.
– Да, угомонились, – присаживаясь рядом, ответил другой Ангел.
Он был моложе, и на его губах играла смущённая улыбка.
– Надо же!.. И не надоест!
– Что ты! У них каждый раз, как первый, и как последний, – ответил молодой. – Знаешь, он ведь умереть должен был уже несколько лет назад.
– Да ты что?! Серьёзно? – удивился седой Ангел.
– Инсульт, – кивнул молодой. – Сосуды головы у него слабые.
– Надо же! А выглядит крепким, – не скрывая изумления, проговорил седой Ангел. – И почему отменили? Или перенесли? Что-то очень хорошее сделал?
– Вроде бы ничего особенно, – пожал плечами молодой, и за спиной мягко зашуршали белые крылья.
– Так в чем же причина?
– Причина? – задумчиво проговорил молодой. – Не утверждаю, лишь предполагаю, что в любви. Он каждый день, что бы ни произошло, повторяет одну фразу: «Классная штука жизнь!» И ему добавляют сутки, переходящие в недели, месяцы, годы.
Седой понимающе кивнул.
– А он сам знает? О сосудах своих?
– Знает.
Оба надолго задумались.
– Молится? – поинтересовался через некоторое время седой.
Молодой вновь пожал плечами, и, подумав, проговорил:
– Пожалуй, да.
– В смысле? Как это «пожалуй, да?» – на ярко белом лице седого мелькнуло изумление.
– Он пьёт чай со своей любимой, – ответил молодой.
– Они пьют утренний чай и читают молитвы? – допытывался седой.
– Нет, – они молча пьют чай. После этого иногда обнимаются, всегда улыбаются или… – молодой Ангел заметно смутился, – или целуются.
– И ты называешь это молитвой? Почему? – непонимающе развёл руками седой Ангел.
– Потому, что Бог есть Любовь, – прозвучал