Да, кто ж ему и сообщит-то. Сын его, – Владимир, внучек-то мой младший, и тот узнал, что брат приехал лишь сегодня утром. Надо бы поспрошать его, как в дом придёт-то, может быть, удосужился сообщить отцу, что племянник приехал с Зоей, – подумала Серафима Евгеньевна и горестно вздохнула.
– А Петру Ивановичу, баб Сима, я позвонила, – как бы услышав её мысли, проговорила Ольга. – С телефона домашнего прямо ему на работу. Он как раз у себя на службе был. Обрадовался. Сказал, что завтра приедет вместе с тётей Людой и Любочкой, четырнадцать ей уже, а уезжали, вот такусенькая была, меньше метра, – показала рост девочки ладонью раскрытой над полом. – Сейчас, верно, уже с меня, если не выше. Дядя Петя-то под два метра.
– Вот и славно, что позвонила, – ответила Серафима Евгеньевна. – У нас все в роду высокие. Муж мой, Иван Фёдорович, – перекрестилась, – в кузне работал, кузнецом. Так он подковы, которые сам ковал, на прочность руками проверял. Которые гнулись, снова в переплав. Кузня-то, она вон, – кивнула, – на Луговой, до сих пор стоит… аккурат напротив кирпичного дома, который до переворота был складом бельгийского анвентаря… плугов разных и другой железной надобности крестьянской. А Ванечки моего, почитай, уже с девяносто первого года нет. 27 лет горемычному было. Жизни-то и не повидал… Всё в работе и в работе. А росту высокого, более двух метров. В дом входил, бывало, нагнувшись, а бывало и затылком крепко вдаривался, это когда шибко пьяный домой приходил. Работа у него такая тяжёлая была. Без водки оно никак! Тому сделай, другому подправь, и всегда магарыч. Уважали его люди! Никому ни в чём не отказывал. Вот и сгубили Ванечку моего… люди добрые… тфу на них, идолов окаянных, – Серафима Евгеньевна сплюнула и перекрестилась.
В дом вошёл младший внук Серафимы Евгеньевны – Владимир. Следом за ним его жена Галина.
– Где братишка мой дорогой, дайте мне обнять его, – громогласно проговорил Владимир и, чуть ли не задевая головой потолок, прихрамывая, направился в гостиную комнату.
Навстречу Владимиру, широко раскрыв руки, из смежной с гостиной комнаты вышел Пётр.
– Рад, искренне рад нашей встрече, брат, – не скрывая радости, говорил Владимир, обнимал Петра и смотрел на Зою, свою первую любовь. – А теперь, дай-ка, и тебя обниму, Зоюшка. В юношестве мечтал это сделать, только не получилось, опередил меня братец. Прихрамывая на правую ногу, Владимир подошёл к Зое и осторожно, как тонкую фарфоровую китайскую вазу, обнял её за плечи и поцеловал в щеку. – Вот теперь можно и по рюмочке за приезд. Реваз Зурабович сказал, чтобы не ждали, задержится на службе, а про Ларису Григорьевну ничего сказать не могу, так как не знаю, и не докладывает она мне по своей высокой должности.
– Мама звонила, сказала, что приедет вовремя, как назначено… к семнадцати часам, – услышав слова Владимира, ответила Ольга.
Со стороны улицы донёсся сигнал автомобиля.
– Лариса Григорьевна