и не сетуй. И ещё – не твори даже в мыслях возмездие к тем, кто сделает тебе больно. Добро и зло – это чувство людское, земное, а возмездие – удел Всевышнего. Живи по совести, дорогая моя дочь! И верь в добро и справедливость. Человеку нельзя без веры. Нельзя даже думать, как ты говоришь. Жизнь у человека одна. Надо ценить её. Вот ты сейчас борешься за жизнь Петра, а о своей не думаешь. Разберутся во всём, выпустят его, а тебя уже и нет. Представь, каково ему будет. Если ты любишь его, ты должна беречь свою жизнь.
– Знаю, что говорю! Всё про вас знаю! – слушая только себя, выплеснулась Ольга.
Лариса и Реваз насторожились. Посмотрев друг на друга, одновременно произнесли:
– Что знаешь?
– А то, что вы крестики храните в комоде, а ещё коммунисты называетесь? Вот!
– Оля, а разве мы когда-нибудь говорили, что не крещённые. Всех в то время крестили, и каждого рождённого ребёнка вносили в церковные книги.
– А что-то вас там нету! – язвительно ответила Ольга.
– Не ехидничай, это не достойно тебя, Оля! – строго посмотрев на дочь, проговорила Лариса.
– Нет в церковных книгах?!.. Так это естественно, – выслушав дочь, вступился за жену Реваз. – Меня крестили в Грузии, а там, сама догадайся, какие могут сейчас быть документы, когда всё сгорело в топке гражданской войны. И у мамы твоей вряд ли сохранились документы о рождении. Родилась-то она не в самой столице Петербурге, а в деревеньке, откуда мать её, бабушка твоя родом. А той деревни уже и след простыл. И не у нас одних такое с документами тех времён. Так-то вот, Олюшка. А с выводами торопиться не надо. Никого не называют врагом до суда. Разберутся, не виноват, отпустят. Надо только подождать.
– А я не хочу ждать… и не буду. Сама запрос сделаю… куда надо. Знаю, чем вы там занимаетесь в своём НКВД. Ежедневно десятки жалоб на вас приходят в комитет комсомола края. Где, спрашивается, Ющенков Сергей, комсомолец из села Павловское, шестнадцать лет ему? А комсомолка-учительница из Чесноковки, ей всего девятнадцать лет? А… – Ольга махнула рукой. – Нашли врагов! С детьми воюете! В общем так, чтобы сегодня же, максимум завтра утром, Пётр был освобождён. И слышать ничего не хочу!
– Но… – запротестовал Реваз.
– Никаких но! И не надо мне говорить, что это не в ваших силах, – заключила Ольга и, взяв Зою за руку, повела её в свою комнату, на ходу бросив через плечо, – всё в ваших! И с этого момента Зоя будет жить у нас, в моей комнате. И не прекословьте мне!
– Олечка, поступай, как знаешь. Разве ж мы против, – уже в закрывающуюся дверь ответила ей мать.
Лишь только закрылась дверь за дочерью, Лариса посмотрела на мужа и проговорила: «Ты знал?»
– Знал, – не стал скрывать Реваз.
– Знал ещё там… за столом и ни слова не сказал Петру! Какой же ты… Знать не хочу тебя. Сегодня же уходи из дома и не возвращайся, пока не освободишь Петра. А потом