породила во мне антизападный революционный протест, а из чувства протеста, сами знаете, чего только в голову не взбредёт. Мне вот взбрела мысль о книге, о чём-то художественно цельном, о некоем смысловом и эстетическом единстве, которое не рассыплется на листочки, а будет жить долгой жизнью в переплёте.
Я жаден не до денег, я жаден до воплощения. Мир же не воплощает художника. Его не интересует художник и его образ как целое. Мир легко и с готовностью потребляет художника по частям. Не дать себя консумировать, то есть не дать себя разобрать и потребить по частям как ещё одну пикантную приправу к столу пресных блюд цивилизации, – вот где прорезалась моя жадность. Итак, мысль о книге пришла. Она тут же ушла, но позже вернулась и уже не уходила, а проступала всё отчётливей, как мысль о спасении моего художественного мира. В какой-то момент я впервые задумался о заглавии. Думал недолго, минут пять. Заглавие «Homo Erotikus» выскочило из головы с категорической однозначностью принятого решения. То, что я рисую, не есть ни смакование эротики, ни осуждение эротики. То, что я рисую, есть состояние «Homo Erotikus». Это гомо сапиенс, искривлённый в пространстве эротического плотоядия. Я нашёл своё искривление. Оно зовётся Homo Erotikus. С тех пор идея вынашивалась почти подспудно, без надежд обратиться в замысел. Я уже говорил, что замыслами не живу. Только повседневностью. Рисунки множились, мир Homo Erotikus ширился, разветвляясь и обретая структуру. Настал момент, когда я принялся размещать листы в последовательности, отыскивая их внутренний порядок и смысловую закономерность. Книга рисунков предстала передо мной в пяти частях:
1. Faces of desire (Лица желания),
2. Faces of pleasure (Лица наслаждения),
3. Faces of violence (Лица насилия),
4. Dreams of longing (Сны тоскований),
5. Symbolism (Символизм).
Я многократно возвращался к папкам, в которых хранились листы, постепенно дешифруя свои графические импровизации, давая названия и толкования рисункам. Повторяю, надежд на воплощение не было. Это был даже не воздушный замок. Разве что попытка начертить на воде его проект.
Ел. Ф.: Видимо, вы чертили по очень тихой воде, если из водяного чертежа возник не только воздушный замок, но совершенно материальная книга.
Б. Л-Б.: А жизнь и есть тихая вода. Надо только иметь терпение достаточно долго чертить по этой воде веточкой бескорыстной мечты!
Ел. Ф.: Ну и как же всё это, в конце концов, реализовалось?
Б. Л-Б.: Я, видите ли, большой разговорник. Да вы и сами, наверно, уже заметили. И как большой разговорник, я много говорил о представшей моему воображению книге. Говорил с друзьями, говорил со всеми, кто интересовался моими рисунками. Говорил, говорил, а потом судьба забросила меня в Италию, и тема заглохла. Я занялся совсем иными делами, на меня обрушились итальянские впечатления и новые стихи, а рисунки и мысли о книге, ну… как-то позабылись. Но кого-то я всё-таки, видимо, заразил. Кого-то из тех, кто не только живёт замыслами, но имеет привычку их осуществлять. Спустя три года раздался телефонный