отдалённом и забытом, размягчая и делая более податливым для анализа, – в этом, в общем, кабинете я чувствовал себя почти как на литературных собраниях. Мой первый психотерапевт – худой мужчина в лососевой рубашке и классических штанах в клеточку, очках тонкими прямоугольниками – испытующе, но так, чтобы это было малозаметно, рассматривал меня, как новый экспонат, – наверное, затем, чтобы позже спрессовать мой образ в новый предмет интерьера. Я сидел в широком и удобном кресле напротив него, на простом стуле.
– Мне в целом не нравится что-либо говорить людям.
– Почему?
(Всё, что вы скажете, может и будет использовано против вас)
– Потому что любые высказывания равнозначны симптомам.
Он чуть вскинул бровь и достал из кармана рубашки маленький блокнотик.
– Звучит… Внушительно.
– Это Чоран.
Из второго нагрудного кармана вытянул жёлтого цвета ручку.
– Давай поговорим о настоящих причинах твоего прихода. Твой отец говорил по телефону о смерти…
– Потере.
– Потере родственника, спасибо. Кем он был?
(Лучшим человеком из существующих и существовавших)
– Моим старшим братом.
– Расскажи о нём, пожалуйста. Вы с ним ладили?
– Что бы вы хотели услышать?
– Только то, чем ты сам готов поделиться.
(Как брат с отцом на пару летали на дельтапланах, а мы с матерью стояли за ручку на земле и боялись; как брат переоделся в священника, нацепил накладную бороду, пришёл в начальную школу посреди уроков и стукнул кадилом по макушке моего обидчика)
– Он был… мне дорог.
– Можешь продолжить?
– Могу.
Терапевт что-то черкнул в блокнотик. Помолчали, и здесь наполнение комнаты, наконец, растворило меня, и откровение проявилось само, как дагерротипный снимок:
– Брат ни разу мне не врал, не унижал меня, не поколачивал, как это бывает с сиблингами – он относился ко мне как ко второму вместилищу собственной души. Он показал мне мир таким, каким он должен являться, был… живым примером сверхчеловека, моим другом. Я чувствую себя сейчас, как сообщающийся сосуд без второго колена, как христианин на Марсе, оставленным – да как только я себя не чувствую. Вероятно, теперь я в депрессии, но вот так штука – смерть, с его уходом, просто не имеет смысла.
– Ого. – Терапевт едва поднял бровь. – Ты действительно им дорожил. Вижу по твоей речи, что ты эрудированный молодой человек…
Здесь я пожалел о своей болтливости.
– …однако не мог бы ты описать то же самое, но без метафор и терминов? Кажется, что они, как туман, скрывают что-то важное – например, ты не сказал, как к твоей потере отнеслась семья.
Ясно: он пробует разложить меня на типичные представления и травмы – мою боль, моё горе – по классической семейной методичке. Это было столь же бестактно, сколь и противно, и, в целях