простирал его, потом носки и трусы. Развесил во внутреннем дворике на верёвке, к утру станут сухими. Вернулся в комнату, облачился в льняную тунику и прилёг на ковёр, почти у порога, зачем-то притянув к себе меч и обняв его. С того момента, как в руках появился добрый и славный товарищ, спать вот так стало легче. Кошмары не снились и не казалось ему, что его снова и снова бросают.
– Арслан… Арслан…
Антоний вздрогнул, открыл глаза и сел на полу. Мать звала его. Дядя Ибрагим, один из лучших воинов шаха, у которого мать жила в гареме, когда-то дал ему благородное, османское имя. За гриву светлых волос, за силу, что источал дух малыша и за то, что он был чуть крупнее детей своего возраста. Люди звали его безродным и найдёнышем, но потом всё чаще стали называть Арсланом, и мать подхватила это имя, забыв родное, то самое, которым наградил его отец. Она звала его так, когда вспоминала, что у неё есть сын. И звала тогда, когда шах продавал их византийцу, торгуясь как раз не за неё – поношенка никому не была нужна, а за парня, который к тому времени стал настоящим богатырём, да и военное дело знал.
Антоний подполз к матери, отложив меч. Ощущение того, что это последние её вздохи сдавило грудь и горло, стало тяжело дышать. Рука дрогнула, потянувшись к умирающей. Антоний приподнялся на коленях, убирая с её лица слипшиеся, поседевшие, некогда тёмные пряди. Красота давно увяла. Осталась лишь сморщенная, сухая, уродливая старуха.
– Добрушка, – прошептала она совершенно неожиданно. Уж никак он не ожидал услышать своё родное имя. Тем более ласкательно-уменьшительным. – Всё… Уж всё… Скоро… Ещё чуть-чуть… – бормотала мать, а потом вдруг посмотрела на него не бледно-голубыми, выцветшими глазами, в которых в последнее время читалось безумие, а осознанным, чуть светлее обычного, взглядом. Антоний понял, до рассвета мать не дотянет.
– Мама, – прошептал он, беря её за сухую, холодную и безжизненную ладошку. В такие моменты, перед смертью прощалось всё. И забывалось всё, даже самое обидное и бесчеловечное. Особенно когда умирал твой родной и близкий человек. – Мама… Всё хорошо…
– Почему?.. Почему?.. – стонала она, и Антоний понимал, что накрывало её сожаление и вовсе не о том, что она в какие-то моменты была не правда и не справедлива к сыну, а жалость к себе. – Почему я должна так рано уйти? За что? Арслан, за что?.. Мне… Мне… Сколько мне?..
– Сто восемьдесят шесть, мама, – подсказал он. И правда. Такая редкость. Обычно маги, оборотни, вампиры и ведьмачеи уходят в возрасте трёхсот и старше. А мать, будучи магом, и до двухсот не дожила.
– Сто восемьдесят шесть… Мне сто восемьдесят шесть… Какой злой рок так посмеялся надо мной? Я что не правильно жила?.. Я была к кому-то не справедлива? Я что так много грешила?.. Я знаю, что кто-то грешил больше чем я, но они живут. А я?.. Зачем я тебя так рано родила? Зачем? Всё этот урод… Ненавижу его! Он заставил меня тебя родить! За что умираю я, а не он?!
– Скажи мне что-нибудь, – вдруг попросил Антоний, стараясь не запоминать последние слова матери. Он чуть сильнее сжал