тся под натиском лап медведя.
Он рычит, скребётся снаружи, словно пытается выломать единственную преграду, которая отделяет меня от его клыков и лап. Мороз пробирается сквозь щели в бревенчатых стенах. Фитиль свечи дрожит и потрескивает, словно боится погаснуть. Единственный источник света мерцает, отбрасывая дрожащие тени. Кажется, ещё одно движение – и тьма окончательно поглотит всё вокруг.
Не знаю, чего я боюсь больше: рычания медведя или тишины, которая на пару секунд наступает после его каждого удара огромной лапы. В тишине мерещится, что он тихо, осторожно обходит дом, выискивая слабое место.
Я прижимаюсь к стене, обхватывая руками плечи, чтобы хоть немного согреться. Щекам больно от мороза, но, кажется, слёзы уже остыли, прежде чем успели пролиться. «Почему же я пошла на это?» – мысленно ругаю себя. Когда я напросилась на вертолётную заброску к дядюшке Степану, опытному охотнику, я и представить не могла, что окажусь в совершенно незнакомом месте, потерянной в безлюдной тайге. Вместо тёплого и надёжного зимовья дяди Степана я оказалась в этой полуразрушенной, заброшенной избушке, старой покосившейся, где сквозь щели в стенах гуляет ветер.
***
Я уже слегка обустроиться в вертолёте и готовилась морально к скорой встрече с дядей Степаном, когда пилот, ткнув куда-то пальцем на карте, сказал: «Ну вот твоя точка высадки, тут есть избушка, дальше мне нельзя из-за погодных условий». Я растерянно моргнула, но всё же послушно вылезла из кабины на заснеженный просвет в густом лесу. Ветер тут же хлестнул в лицо ледяными снежинками, а порыв холодного ветра заставил меня нырнуть в пуховик глубже.
Я успела бросить пилоту что-то вроде: «А вы точно уверены, что это то место?», но он лишь кивнул, торопясь подняться в воздух, боясь, видимо, ухудшения погоды. Мотор взревел, вертолёт медленно оторвался от земли. Я закричала ему вслед, пытаясь уточнить хоть что-то, но шум заглушил мои слова. Он взмыл выше вершин деревьев и растаял в снежной дымке, оставив меня одну.
Прошло всего пару минут, и до меня вдруг дошло: это не та локация. Ни одна из примет, описанных дядей в его рассказах, не совпадала. И уже было поздно – птичка из металла и винтов исчезла из поля зрения. И тогда я осознала, что до возвращения вертолёта остаётся целая неделя.
Семь дней одной в тайге. Я огляделась: тишина и бескрайная белизна вокруг мгновенно поглотили мою уверенность в себе. Было страшно до дрожи в коленях.
Я поняла, что не просто потеряна, а ещё и поставлена в безвыходную ситуацию. Ни магазина, ни телефона, ни проводника – ничего. Только я сама и, может быть, карта, которую я плохо умела читать. Снег начал скрипеть под ногами, почти насмешливо отвечая на мои внутренние всхлипы. Или, может, это я сама постанывала от ужаса. Ведь я была абсолютно одна.
Я растерянно огляделась вокруг, пытаясь нащупать глазами хоть какую-то постройку: пилот говорил, что в этих местах есть старая охотничья избушка. Сквозь белое марево снега и ветви сосен вдруг увидела тёмное пятно. Оно едва различалось на фоне заснеженных стволов, но внутри меня вспыхнула искра надежды. Я вытерла навернувшиеся слезы и припустила к избушке. Она оказалась довольно-таки далеко. Силы быстро заканчивались, ноги вязли в глубоком снегу, но я была настроена добраться туда, во что бы то ни стало.
Шаг за шагом, проваливаясь по колено в пушистые сугробы, я упорно пробиралась вперёд. Каждый вдох отдавался острым покалыванием в груди. Мороз жалил щёки, казалось, что даже ресницы замерзли и стали колкими, как сосульки. Но я упрямо шла, борясь со сковывающим холодом и ноющей болью в ногах.
Подойдя ближе, с трудом различила очертания избушки. Вид у неё был более чем убогий: покосившиеся бревенчатые стены, ветер свободно свистел в щелях между ними, крыша покосилась и только прикрыта кое-как старыми досками. Захотелось тут же развернуться и пойти дальше в надежде найти что-то лучше. Но «лучшего» я здесь не увижу, да и сил к тому же уже не оставалось.
Приступ отчаяния чуть было не накрыл с головой, но я тут же спохватилась: нужно действовать, иначе замерзну. Внутри избушка оказалась ветхой и продуваемой, свет пробивался сквозь дыры в стенах, а пол был пыльным с подгнившими от времени половицами. Ничего похожего на теплое жильё. Однако я заметила железную печку – ржавую, но по виду ещё рабочую. «Значит, шанс согреться есть», – мелькнула мысль, и от неё на сердце стало чуть теплее.
К сожалению, осмотрев все, я не нашла ни щепки, ни полена. Похоже, в избушку давненько никто не захаживал. А снаружи не было заметно ни сложенных дров, ни валежника поблизости. Времени на раздумья не оставалось: дыхание уже становилось прерывистым, руки похолодели, а ноги отказывались гнуться.
Выйдя наружу, я отправилась в ближайший лесок, в поисках сухих веток. С ветвей сосен и берёз осыпался снег, падал за шиворот, мокрым холодом обжигал кожу. Но я упорно хватала толстые, сухие, как мне казалось, ветки – те, что легко ломались с хрустом, указывающим на их пригодность в качестве топлива. Долго искать не пришлось: старые поваленные деревья и сломанные бурей сучья лежали повсюду. Собрав небольшую охапку, решила, что хватит, чтобы хотя бы растопить печку и немного обсохнуть, а потом схожу ещё