Я не психоаналитик, но думаю, что все дело в голове.
– Пытаетесь сказать – я не хочу ребенка?! – вскрикнула Габриэла. Дэвид сильнее сжал ее руку, успокаивая. – Очень хочу, – уже не обращая внимания на слезы, продолжила она. – Больше жизни хочу. Но я дала слово помогать людям.
– Чтобы помочь кому-то другому, начните с себя. И не мне вам рассказывать о животворящей силе музыки. Если вы скрипачка, если вы играли, вернитесь к себе, Габриэла. Хотя бы попробуйте.
– Милая, я смогу нас прокормить, – чуть слышно сказал Дэвид. – Возьму еще один проект, поговорю с Нахманом.
– Я встречусь с этим вашим Бальмоном, – заявила она без паузы. – Но только потому, что вы не смогли помочь.
Доктор развел руками.
– Вы совершенно здоровы. Физически. На удивление – с учетом того, что вам пришлось пережить.
Габриэла вскочила.
– Они никогда не истязали мое тело так, как это делали в других лагерях. Не подсаживали вирус, не отрезали ноги, не стерилизовали, не делали ничего из тех ужасов, которые так любят обсуждать в кулуарах. Это была лаборатория другого толка. Знаете, чего они хотели?
– Габи…
– Помолчи, Дэвид. Если Нюрнберг не соизволил коснуться темы Объекта, не значит, что его не было. Так вот, доктор. Они искали способ через гипноз и манипуляции, через психологические эксперименты, депривацию и терапию научить человека не чувствовать. Чтобы сделать из него идеальный инструмент. А на самом деле искали способ создания социопатов в лабораторных условиях.
– Получилось?
– Ну, я же люблю своего мужа, – с неожиданной холодностью парировала она, положив пальцы на плечо так и не поднявшегося Дэвида. – Значит, не получилось.
– Или наоборот, – пробормотал себе под нос врач.
– Или наоборот. Спасибо, что уделили время.
– Габриэла?
Женщина замерла, так и не сделав шаг к двери. Слышать свое имя в устах постороннего мужчины было странно. Никто не звал ее по имени. Только Дэвид. Как будто только у мужа оставалось право прикасаться к святая святых – к той части ее души, которая не успела омертветь.
– Вы справитесь.
– Спасибо, доктор, – взял слово Дэвид, поднимаясь. – За консультацию и рекомендацию.
Некоторое время спустя
Луи-Мишель Бальмон Габриэлу покорил. Крепкий старик с черными с проседью волосами и изрезанным морщинами лицом, которое невероятным образом сохранило отпечаток благородства. Очень холодные и цепкие серые глаза смотрели странно, слишком светлые, слишком металлические. Тонкие губы сжаты в линию. Пиджак, рубашка. Брюки.
Они проговорили ровно пятьдесят минут, после чего Бальмон сообщил об окончании сессии и пригласил ее на следующую. А затем еще и еще… Слезы пришли через несколько месяцев. В некоторые встречи Габриэла не говорила – только плакала. Плакала, омывая изможденную душу. Вспоминала детство, родителей, сестру, которая была старше и которой повезло меньше, когда город перешел под управление нацистов, маму, которую утащили в Освенцим. Позже Габриэла узнала – та не прошла