отделял нас от гавани и где взгляд встречали всякие сорта камуфляжа, как, например, голубые и розовые сорочки, пляшущие на веревке, или дамский велосипед, почему-то делящий с полосатою кошкой чугунный балкончик, – можно было разглядеть среди хаоса косых и прямых углов выраставшие из-за белья великолепные трубы парохода, несомненные и неотъемлемые, вроде того, как на загадочных картинках, где все нарочно спутано («Найдите, что Спрятал Матрос»), однажды увиденное не может быть возвращено в хаос никогда.
Часть вторая
После подвига
Писателю! убей ребенка.
Сия заповедь врачевателю нравов, оскудевшему сюжетами, мне где-то встречалась, со ссылкой на Рёскина. Столетиями «сложены дрожащие ручонки». Не просыхает детская слезинка. А ежели к этому да родительское чувство… Не целясь, поражаешь мишень – «Мишаню», который для папы с мамой всегда будет «Мишаней», мишенью их сердца. Без различия возраста. Необязательны «дрожащие ручонки» – может быть гимназистом, семинаристом, студентом. Сюжет «Стариков-родителей на могиле сына» в своем тротиловом эквиваленте равен взрыву Вселенной:
Сколько дёночек, сыночек, нам с тобой в разлуке жить,
Столько раз твою могилку суждено нам навестить.
В первой, только что завершившейся части я играл в жмурки с неуловимым – ловил лишь воздух. Зато это был воздух русского Берлина. Тот, с кем я играл в жмурки, он-то и хоронил как раз не детей в смысле «детей», он хоронил «сыновей».
Как будто я это он, и он хоронит меня (цитата). Яша Чернышевский с запекшейся на виске кровью. Слепцов-младший, чья душа переселилась в бабочку. Сын Евгении Исааковны, которая еще не знает о его смерти. Усатый бейсболист – его фото в траурной рамке на пожелтевшей газетной вырезке вам показывает брызжущий слюной парикмахер. Тексты с привидениями. Даже не «как будто я это он, и он хоронит меня», – пытка поизощренней будет. Это не я ставлю себя на его место – это я ставлю его на мое место, когда мне сказали, что он заслонил собой Милюкова.
Оповещение бывает скоропостижным, а бывает после тяжелого и продолжительного ожидания, по мере которого недоуменное «пора бы уже прийти» становится все более тягостным. В кадре нетронутый прибор на обеденном столе. И все несбыточней, все волшебней становится мыслью рисованная картинка: вот раздается звонок и привычно входит… Но уже за окном смеркается. Сдавившая грудь тоска удостоилась эпитета «смертельная». И наконец звонок: в дверях полицейский комиссар с известием, что маленькая Эльси Бекманн найдена в сосняке («данке шёёён»).
Не разболись у Лилии Давыдовны зуб, все бы шло «согласно сценария». И кто-то тщетно предвкушал бы, как вот-вот скажет: «А мы уже волновались…» Не всегда волнение разрешается в мажор: дескать, какая-то там авария, и все трамваи стали. Нет, «какой-то там» эта авария будет для других. На этот раз мишенью ты. Утром, уезжая в Темпельгоф, прихорашивалась: Манфред фон Шписс ждет… А к вечеру после непродолжительных волнений (даже не то что «мы с ума сходили» – не успели) сверкнуло, рассекая воздух, краткое: сегодня