К усадьбе Воронецкий подходил, мучимый отчаянной надеждой, что сестра вернулась и уже спит, свернувшись на диване в его кабинете. Иначе и быть не могло. Встревоженная отсутствием брата в позднюю пору, в свою спальню она бы не ушла, непременно осталась бы ждать его.
Мысль о том, что о возвращении Глаши ему бы уже доложили, Михаил гнал, истово веря в нерасторопность и леность прислуги. Конечно, он сейчас войдет в дом и там услышит радостное известие! Тут же пойдет к сестрице и даже не станет ее бранить, ни за что не станет. Лишь бы была жива и невредима, а остальное – мелочи. Сама расскажет, где пропадала.
Он взбежал по невысокой каменной лестнице, распахнул дверь и замер, готовый услышать радостное:
– Барышня вернулись, – но…
Но услышал он иное:
– Не нашли, барин.
– Не нашли, – произнес Воронецкий, посчитав, что Осип спрашивает о Глафире Алексеевне.
– Мы уж его по всей деревне искали, дом его вдоль и поперек облазали, но нет лиходея, – продолжал дворецкий. – Мать его говорит, как днем ушел, так и не возвращался.
– Кто? – посмотрев на него, нахмурился помещик.
– Ну так Федотка Афонин, – пояснил Осип. – Вы изволили приказать сыскать блаженного. А нет его. Мать божится, днем в последний раз видела. Сидит старуха, плачет. Убогий, а всё ж кровиночка.
– Не вернулся, стало быть, – сузил глаза Михаил. – Вели, как объявится, ко мне. Я из него душу вытрясу.
– Слушаюсь, – поклонился дворецкий, и барин ушел в первую попавшуюся дверь.
Это оказалась гостиная, но вряд ли Воронецкий заметил, куда он вошел. На ходу стянул сюртук и уронил его на пол, даже не подумав, что делает. После добрел до кресла, упал в него и, откинувшись на спинку, накрыл лицо руками. Теперь он и вовсе не сомневался, что исчезновения Глашеньки и убогого связаны.
Воображение рисовало одну картину страшнее другой. Он видел растерзанную сестру, лежавшую на земле, а рядом ее мучителя, который пел одну из своих песен и плясал рядом, даже не отойдя от места злодейства…
– Нет-нет, она живая, живая, – словно заклинание повторял несчастный брат. – Лишь бы живая…
А потом ему чудились глаза Глаши, наполненные страхом и отвращением, а над ней скалящееся в ухмылке лицо Федотки. Михаил слышал крики и мольбы своей сестры, и сердце его сжималось от мысли, что он в этот момент был поглощен своими делами и не пришел на помощь.
Застонав, Воронецкий оторвал руки от лица и огляделся, не зная, как выплеснуть свое горе и ярость. Рядом на столике стоял подсвечник, и Михаил, схватив его, с силой швырнул в противоположную стену.
– Святый Боже! – вскрикнул Осип, едва увернувшись от тяжелого подсвечника.
Михаил только сейчас заметил, что его дворецкий находится здесь и держит в руках подобранный с пола сюртук.
– Осип, – помещик поднялся с кресла, – что ты?
– П… простите, – с запинкой произнес дворецкий, всё еще пребывая в испуге, – я не желал вам мешать.
– Я не видел тебя, – Михаил вновь сел и откинулся на спинку. – Не задело?
– Нет,