действительно придется усовершенствовать. Крутиков сейчас свалился и спит как убитый. Скорость – пятьдесят километров в секунду, фотореактор работает спокойно, температура зеркала – практически ноль, радиация – обычный фон.
– Что команда?
– Отлично.
– Быков?
– Держится хорошо. Удручен тем, что не имеет возможности посмотреть на Землю.
– А ты покажи ему.
– Слушаюсь.
– Как прошел старт?
– Великолепно. Юрковский разочарован. Он говорит, что такой старт и ребенка не разбудил бы.
– За это тебе нужно благодарить Богдана. Дело мастера боится.
– Конечно, Николай Захарович.
Они помолчали, вглядываясь друг в друга через разделяющие их миллионы километров.
– Ну… а ты сам?
– Не беспокойтесь, Николай Захарович.
Ермаков ответил быстро. Слишком быстро, словно он ждал этого вопроса.
Краюхин нахмурился.
– Дежурный! – резко окликнул он.
– Слушаю вас.
– Выйдите из зала на десять минут.
Дежурный поспешно ретировался, тщательно прикрыв за собой дверь.
– Не беспокойтесь, – повторил Ермаков.
– Я не беспокоюсь, – медленно проговорил Краюхин. – Я, брат, просто боюсь.
Глаза Ермакова сузились:
– Боитесь? Что-нибудь случилось?
Как объяснить ему? Краюхин снял очки и, зажмурившись, стал протирать их носовым платком.
– В общем, прошу тебя: будь осторожен. Так… Особенно там, на Венере. Ты не мальчишка и должен понимать. Если будет очень трудно или опасно, плюнь и отступи. Сейчас все решает не Голконда.
Он говорил и чувствовал: Анатолий не понимает. Но не поворачивался язык прямо сказать ему: «Сведи риск к минимуму. Главное сейчас – благополучно вернуться. Если с вами что-нибудь случится, от фотонных ракет придется отказаться надолго». Он всегда считал, что межпланетников нужно держать подальше от борьбы мнений в комитете. Ему казалось, что это может подорвать их доверие к руководителям.
– Береженого бог бережет, – продолжал он, с ужасом чувствуя, что говорит бессвязно и неубедительно. – Зря не рискуй…
– Если будет трудно или если будет опасно?
Это был Ермаков, Толя Ермаков, с молоком матери всосавший презрение к околичностям и недомолвкам. Ему было стыдно за Краюхина и жалко его. И он был встревожен. Он нагнулся к экрану, вглядываясь в лицо Краюхина. Тот поспешно откинулся назад. Несколько секунд длилась неловкая пауза.
– Вот что, – сказал Краюхин, стараясь побороть страшную слабость, – слушай, что тебе говорят, товарищ Ермаков. Я не собираюсь состязаться с тобой в остроумии. Так…
– Слушаюсь, – тихо ответил Ермаков. – Я не буду рисковать. Я буду считать, что основная задача экспедиции – это сберечь корабль и людей. Я сберегу корабль. Но ведь их я не смогу удержать…
– Ты – командир.
– Я командир. Но у каждого из них есть своя голова и свое сердце.