своего отца и мир. Его безразмерное горе взывало к великой Богине, которая не простила такое преступление даже королю демонов, что в ужасе смотрел на то, как всякая жизнь в мире сливается в единую черную точку погибели, которая начала обретать свою истинную форму.
– Десять лет пройдет, – поднявшись среди испуганной толпы, начала читать знаки старая шаманка, – и мир опишет полный круг. Юная дева вберет соки обоих миров. Она познает горечь утрат и сладость первой любви! И влюбится она в самого сына тьмы! И их любовь уничтожит и наше племя, и бесовское! И над пепелищем будет хохотать злой царь бездны! Но не долго! Потому что громче него будет смеяться… – черный диск теперь горел над джунглями и роковой хижиной на поверхности которой, находясь на грани умопомешательства и экстаза, выводила свою колдовскую мандалу юная шаманка. Она сводила все узоры к центру, тем самым выписав черную женскую фигуру, которая прожигала своим силуэтом взор всех свидетелей этого пророчества еще острее, чем даже затмение над их головами, – черная в своей ослепительности Богиня!
Глава 21
Десять часов до затмения – прибрежный район Метрополии Сердца: вечеринка «Затмение»
Несмотря на мягкие волны энергии, что вынесли сознание Симона к долгожданному искусственному раю, нечто глубоко запрятанное внутри его существа подобно якорю сдерживало его рвущуюся наружу ко всевозможным удовольствиям душу. И это что-то как будто бы прожигало его сердце насквозь, находясь во внутреннем кармашке его блестящего костюма. Несколько стыдливо оглядевшись по сторонам и убедившись, что никому нет никакого дела до него, Симон извлек наружу заранее им положенную туда и уже начавшую крошиться маленькую бумажку. Развернув ее буквально на мгновение, Симон взглянул на показавшийся черный лик, после чего тут же поспешил убрать это небольшое воспоминание обратно, не желая сейчас портить себе настроение в этот долгожданный момент, который уже успел заключить его в свои объятия даже раньше, чем даже сам путник был к этому готов. Он ворвался безумным и беззаботным праздником жизни в омраченный еще секунду назад тяжкими думами разум Симона, что, примерив на себя голубую трехглазую маску, отдался этой праздной роли без остатка.
Через прорези полимерного материала на всю окружающую обстановку взирал Симон, вместе с тем, как он сам ощущал, что прорезь для третьего «глаза» персонажа, олицетворяющего его образ, также не оставалась безучастной. Казалось, что именно через нее, минуя обычное зрение или во всяком случае выкручивая его возможности на максимум, на все происходящее взирает его, метафорически выражаясь, третий глаз, который, по сути, был обыкновенным выражением влияния программы чипа на химический состав крови своего носителя. Он, в свою очередь, испытывал красочные галлюцинации, которые накладывались на заранее подготовленное шоу, тем самым даря страждущему зрителю возможность вкусить все прелести этого игрового