на то, что одна моя рука была прикована к стулу, я резко встала, а стул почти повис у меня на руке. Эти двое вскочили со своих мест и яростно шарили в кобуре, пытаясь вытащить пистолеты, которые сдали при входе в здание. Они заорали в рацию: «Obstruction of justice!» [1] (что это означало, я только потом узнала). Я была, наверное, похожа на психбольную. Я почувствовала обжигающую волну, передвигающуюся по моему телу, глаза горели от слез, а губы пересохли и потрескались от того, что я их почти все время кусала.
– Я ни хера не понимаю, что вы там орете. Но вы нарушаете права человека и тоже понесете наказание. Я хочу в туалет, я хочу воды, я хочу есть и курить тоже хочу! Это мои права!
Мой дикий вопль отрезвил их. Джонсон стала отступать назад от меня, жестикулируя, чтобы я успокоилась:
– Ок, ок, я сейчас скажу, чтобы тебе все дали. Не нужно психовать.
– Я гражданка Узбекистана! – не унималась я. Хотя хорошо знала, что моей стране глубоко наплевать на меня.
Меня отвели в туалет, даже сняли наручники, дали воды и разрешили покурить. Как-то жить легче стало. Когда я вернулась в комнату, там уже ожидала мадам, похожая на Шапокляк, с острым носом, тонкими губами, которые она то и дело зажимала, и прищуренными глазами. Ей не хватало только шляпки, чтобы дополнить картинку, потому что все остальное было при ней: маленькая квадратная сумочка, несуразная юбочка и кофточка прошлого века. И улыбалась она, как Шапокляк, гадко и язвительно.
– Я миссис Флорес. Я работаю в организации по защите детей в Эль-Пасо. Мы забираем твоих детей. Они сначала будут поселены в приюте, а потом мы отдадим их на усыновление. Ты не заслуживаешь быть матерью. Дети под угрозой того, что они тоже могут быть порабощены в сексуальных целях, точно так же, как и эти молодые девочки. Дети боятся вас и не хотят жить с вами.
У меня от лица отхлынула кровь. Не хватало кислорода, я только открывала и закрывала рот, как рыба на суше. Все заморозилось. Не от холода, а от страха и оцепенения. Я не могла пошевелить ни руками, ни ногами, ни языком…
– Сука, тварь недобитая! Тварь! Где мои дети? – из меня вдруг вырвался звериный рев.
Но она никак не отреагировала. Вытащила маленький допотопный блокнотик и, диктуя сама себе, с отрешенным видом записала: «Следствие показало, что подследственной женщине 34 года, мать двоих детей, 12 и 13 лет, согласно записям; она психически неуравновешенна и во время наблюдения находится в невменяемом состоянии». Спокойно положив блокнот в сумку, ехидно улыбнувшись на прощание, она вышла. Я ревела как ребенок. Как же мне хотелось, чтобы хоть кто-нибудь на этом свете сказал, что все будет хорошо! Как мне было страшно и одиноко!
– Ну что? Продолжим? – сухо и безучастно спросила Джонсон, проводя рукой по лбу.
Уже шел седьмой час моего допроса. Я не чувствовала реальности. Только понимание, что происходит что-то очень страшное. Я была в полном безумии, но надежда или даже вера, что в самый последний момент случится чудо, давали мне силы еще как-то реагировать и думать.
– Теперь