теснящих их изнутри крупных шариков, капуста кокетливо кучерявилась, охотно заворачиваясь в многочисленные одежды, а репа… У-у, репа была отменная – ядреная, сахарная и такая большая, что, выкапывая ее, дедушка Даромир невольно шутил, что придется звать на подмогу и собаку Жучку, и кошку Мурку, и мышку. Раз уж бабка и внучка под рукой.
– Даждьбог, ясный бог, очисти солнечную траву, дай ей твою силу… – шептала Лесава, раскладывая куски корня на подоконнике, там, где их заливали яркие лучи полуденного светила.
Не просто так Лесава готовила зелье из девясила для князя Тихомира. Может, только ее отвар еще и держал его на этом свете. От девяти болезней может ухранить человека этот солнечный цветок. Девять сил ему дать. И от сердечных болей он излечивал, и от яда спасал. В сундуке у Лесавы хранились полотняные мешочки, в которых лежал высушенный корень. Из него круглый год и готовила Лесная дева отвар для Тихомира. С любовью готовила, с нежностью к старому князю, который привечал ее не меньше родной дочери.
А еще может охранить девясил от нечисти разной, от сглаза и от ведьм. И даже от ран может уберечь. Потому и берут воины в поход с собой цветы девясила. А девушки вплетают его в свои косы, веря, что тогда любить их будут с удевятеренной силой. Колдовской это цветок, волшебный.
А еще… А еще знала Лесава, что, если принять отвар из девясила женщине в тягости, то скинет она дитя. Знала, но Премиславе не сказала. А погнала глупую от своего порога. Нет, не собиралась Лесава в убийстве участвовать, даже невольном.
Не потому ли так хотела Премислава от ребеночка избавиться, думала теперь Лесава, что жениха ожидала? Нет, никто бы ее ребенком не укорил. Не было у светличей такого закона, чтобы только после обряда любовь творить. Но то простые люди, а тут княжеская дочь. Хотя…
Вот поговаривали люди, что и свою жену Тихомир взял за себя не невинной девой. И, вроде, даже Премислава родилась раньше срока положенного. Но мало ли что люди брешут. Раз взял князь за себя Гордяну, значит, и дитя его было.
– Легка на помине, – прошептала девушка, увидев в окно, как к ее избушке подходит сама княгиня.
Она стала торопливо сметать со стола обрезки корешков и листьев.
– Пусть будут боги милостивы к тебе, Лесава! – сказала Гордяна, входя в низкую дверь избы.
Она протянула руки к печи и уселась на лавку, куда ее с поклоном проводила девушка.
– И к вам, матушка княгиня, – ответила ей пожеланием Лесава.
Она уселась в ожидании, когда гостья заговорит. Но Гордяна не спешила сказать, зачем пришла. Она медленно обводила взглядом избу, словно видела ее впервые.
Ан нет, не впервые Гордяна сидела на этой лавке, не впервые приходила к Лесаве.
Была княгиня красива. Правильные черты лица овальной формы с высоким лбом, над которым горделиво возвышалась двурогая кика – с золотой каемкой, украшенной самоцветами, от рогов которой вниз на затылок спускалось белое покрывало, полностью закрывавшее волосы, платье из дорогого атласа глубокого синего цвета – явно иноземного