в пустоту – голов любителей порыбачить в чужой воде! Выудив из моих рассказов пару трепещущих в руках красивых фраз. Что так и бьются на бетонном пирсе любого монолитного рассказа, пытаясь ударить в лицо скользким хвостом аффекта!
– Извернуться и снова упасть в океан забвения? – усмехнулась над ним Медея.
– Спокойно отправившись на глубину интеллекта её Создателя! – возразил Ганимед. – К таким же, как и она сама, дочь старика Нептуна.
– А помнишь, Ганимед, как Дез выложил в интернет мою «Кассандру»? – вспомнил Аполлон. – Задорный скоморох тут же украл из неё подружку Смеха.
– Помню, он украл у тебя фразу: «Если смех удлиняет жизнь, значит, я буду жить вечно!» Но Бытие тут же показало ему язык! Чтобы этот смертный врал, да ни завирался!
– Так с тех пор, как эта фраза мне изменила, мой Смех стал более задумчивым.
– Как и у любого чопорного интеллектуала! – усмехнулась Медея. – Смех, да и только!
– Желающий, как и любой Смех-сквозь-слёзы, хоть как-то отомстить ему за гибель своей невесты! Ведь задорный скоморох не просто похитил её по обычаю горцев, это Смех ещё мог бы хоть как-то понять и внутренне смириться, утробно усмехнувшись, понимая, что задорные вершины славы ему пока ещё недоступны, но и публично изнасиловал!
– Нарушив все обычаи горцев?
– Ведь она звучала только в кельи текста, возносясь к своему Создателю, но никак не на слуху у публики.
– Не желая участвовать в этой групповухо!
– Как и любая затворница от посторонних глаз в хиджаб контекстуальных связей со своей роднёй – предварявшими её приход в этот мир фразами.
– Дождавшись от публики лишь жидких, как детский стул, аплодисментов! – вспомнила Медея.
– Сколько бы тот её ни повторял. Задорно поворачивая с боку на бок её безжизненное уже тело.
– На глазах у всех!
– Покончив с собой, как только тот задорно попытался её продать на этом невольничьем рынке, как свою.
– Рабыню?
– Задорный скоморох и не ожидал от неё, что она окажется настолько верной своему настоящему господину! Которому пришлось из-за этого скомороха вырезать её из контекста.
– Как аппендицит?
– И наложить на текст швы. Да и вообще поместить этого больного в самый конец палаты.
– Опухший в ожидания дебюта!
– Хотя, я и сам у Ганимеда кое-что присвистнул, – признался Аполлон, – неспешно прогуливаясь по шумным летним бульварам его рассказов, беспечно засунув руки в карманы глубоких смыслов. Непринужденно посвистывая и черпая в свою речь его резкие, как забористая брага, терпкие образы!
– Но на то он и Ганимед, виночерпий Зевса! – усмехнулась Медея.
Вечером, когда Аполлон развёз Ганимеда, которого уже и без того развезло и ставшей чуть более развязной к нему Креусу, он остановил машину возле дома Медеи и стал прощаться:
– Ну,