Но этого я Ноно тоже не говорю. Не думаю, что ей понравится такое услышать.
Теперь солнце высоко. Я воображаю на его круге улыбающееся лицо, но, если смотреть прямо, оно слишком яркое. Зажмуриваюсь и пробую снова. Баба сжимает мою руку, и мы молча продолжаем шагать по Сивью.
Надия
Лахор, Пакистан
Моя жизнь не должна была так обернуться. Мне нужно было остаться в Окаре, выйти замуж в Окаре, родить детей и в итоге быть похороненной в Окаре.
Амма начала работать на Хашимов примерно в то же время, что Абба начал её бить. Нас, детей, было много, и родителям вечно недоставало денег, чтобы прокормить всех. Абба начал что-то покуривать. Иногда это было дороже обычных сигарет. До сих пор в точности не знаю, что это было. Вот она, ирония побега из отчего дома: выходишь замуж и оказываешься в точно таком же. Говорят, женщина бессознательно выбирает мужчину, похожего на отца. Интересно, не сделала ли я именно это?
Когда всё началось, мне было, должно быть, года четыре. Каждый вечер одно и то же: Абба возвращается поздно, затевает скандал с Аммой по какому-нибудь поводу, они орут, вопят, иногда Амма плачет. Абба требует у Аммы те небольшие деньги, что она заработала, днями напролет собирая хлопок на полях. Абба раньше работал пастухом, пока однажды не уснул на работе и не потерял всё стадо, которое должен был стеречь. А заминдар, которому принадлежали овцы, нашёл Аббу и пнул его между ног, чтобы разбудить.
– Ступай внутрь, – говорит мне Амма, как только в один ужасный день Абба приходит домой с работы.
Я догадываюсь, что в его глазах она видит что-то такое, чего не вижу я.
– Но почему? Я ещё не собрала рис с пола, – говорю я. Или то была фасоль?
– Потому что я так сказала. Кыш! – настаивает она и, несмотря на мои протесты, отпихивает меня, заслоняя спиной.
– Ты! Это твоя вина! Ты мало работаешь. И мне приходится выслушивать дерьмо от этой свиньи, от этого куска грязи, из-за тебя!
Видимо, Амма понимает, что скоро рванёт.
– Надия, бегом. Иди внутрь, – молит она, когда на неё обрушивается первый шлепок.
Я роняю всё, что собрала к тому времени, и прячусь за чарпаей, где меня прекрасно видно.
– А ты? Чего ты хнычешь? Что ты за проклятье, мелкая дерьмовка, – орёт он.
Мне до смерти страшно: я чувствую, как тёплая струйка мочи стекает по ногам. До сих пор помню этот запах – он навсегда отпечатался у меня в мозгу как вонь страха и унижения.
Вскоре после этого Амма поклялась вытащить меня оттуда. Она уже поговорила с сестрой, которая работала домашней прислугой у кого-то в Карачи. Брать меня с собой Амма не планировала, но мне было всего четыре, а Абба был неуправляем. Никак нельзя было уехать работать и оставить меня с ним одну.
Наша поездка на автобусе из деревни в окружной центр, Окару, была наполнена слезами. Оттуда за полтора дня мы доехали на поезде в Карачи. Амме было грустно оставлять дома прочих моих братьев и сестёр, но