впаяли Афанасию «червонец» по знаменитой статье за хозяйственные преступления, инкриминируя ему ещё и нецелевой расход финансовых средств. И ведь никто из односельчан не замолвил слова в защиту Кушнирова! Страх сковывал людей. Время было такое… Что чувствовал наш герой в тот момент, когда в наручниках запихивали его в кузов полуторки?.. Обречённость и безнадёга – какой не было под городом Калининым, когда он, водитель-красноармеец, контуженный и с осколком в затылке лежал на дне глубокой воронки рядом со своей вдребезги разбитой машиной. Ещё долго в ушах Афанасия, пока он колотился в холодном кузове, стоял душераздирающий, словно по покойнику, вопль молодой жены Марьюшки.
Первые полгода было особо тяжко – тюрьма, небо в клеточку. Затем – этап и зона. Пахал, как раб, на кирпичах. Не жаловался, молчал. Спасала фронтовая закваска да мысли о семье. Как они там без кормильца?.. После смерти Сталина Афанасий получил режимное послабление переводом в гараж механиком, да и гармошка выручила. В неволе ведь тоже люди – слушать его виртуозное исполнение нравилось сидельцам, да и тюремному начальству показатель повышался по культработе. В августе 1954 года состоялась долгожданная встреча с женой – приехала на «свиданку». После тщательного осмотра и прочих унизительных процедур выделили супругам комнату с суточным пребыванием – без надзора.
В колхозе в это время творилась председательская чехарда: за три года сменилось четыре руководителя. Производственные показатели балансировали на нижней отметке, как в бензобаке у горе-водителя. И никакие дутые сводки наверх не спасали от бесхозяйственности и руководящего пофигизма. Расслабились. Диктат сгинул. Выползала «Оттепель».
Мария трудилась на ферме дояркой – вставала затемно и возвращалась по темноте. Дочка с сыном были на попечении матери Афанасия. Частенько, далеко за полночь, засиживалась у окна, уперев взгляд в бескрайнюю темноту. Не было сна, да и с аппетитом были качели, что не ускользнуло от пытливого взгляда свекрови. Уж, не на сносях ли голуба?.. Хотела было попытать, да прикусила до поры язык: не время ещё.
А деревня потихоньку начинала бурлить: бабы по своему «телеграфу» отстукивали по ушам друг дружке новость – «Наша-то скромница-председательша нагуляла!.. Была шкидлой пучеглазой, а тут, глянь, округлилась пышкой!»..
А в декабре пятьдесят четвёртого к полуночи в родном доме объявился Афанасий! Худой, поросший густой щетиной и с серебряными висками… Подхватив с порога подкошенную в ногах жену, наш страдалец крепко обнял своё сокровище. Обвив шею супруга, Мария застыла, вжавшись в грудь родного-долгожданного. Постанывала. По щекам ручьем безостановочно текли слёзы. Детки испуганно выглядывали из-за спины бабушки на незнакомого в замызганной фуфайке и чёрной цигейковой шапке дядьку…
Долго задерживаться в некогда родной деревне не стал Афанасий: тошно было за прошлое, да и Марию поедом ели бабы. И об этом