мой! Да я никогда не позволю этого! Разве я не друг Володыевскому; я брат и потому могу принимать у себя пани Маковецкую, как сестру. Прежде всего я обращаюсь к вам, сударыня, за ходатайством, итогов просит вас об этом на коленях, если будет нужно.
Говоря это, он стал на колени перед Христиной, схватил ее руки и прижал к своим губам, с мольбою смотря ей в глаза; молодая девушка покраснела, в особенности когда Заглоба воскликнул:
– Ах ты, шут эдакий!.. Не успел приехать, уже и на колени. Я, право, скажу пани Маковецкой, что застал вас в такой позе!.. Ловко, Кетлинг!.. Учитесь, Христина, придворным манерам!
– Я не знаю, какие манеры при дворе, – прошептала смущенная девушка.
– Могу ли я надеяться на ваше ходатайство? – спрашивал Кетлинг.
– Встаньте, сударь!..
– Могу ли я надеяться? Я, брат Михаила? Вы обидите его, если уедете отсюда!
– Мое желание ничего не значит, – отвечала смелее девушка, – но все-таки благодарю вас за внимание.
– Благодарю вас! – отвечал Кетлинг, целуя ее руку.
– Гм! На дворе мороз, а Купидон без платья, однако я полагаю, что он не замерз бы в этом доме! – воскликнул Заглоба. – От одних вздохов сделается оттепель. Только от одних вздохов!..
– Перестаньте – сказала Христина.
– Слава Богу, что вы всегда в веселом расположении духа! – отвечал Кетлинг. – Веселье – признак здоровья.
– И чистой совести, и чистой совести! – прибавил Заглоба. – Какой-то мудрец сказал, что тот чешется, у кого свербит, а у меня ничего не чешется, потому я и весел. Фу ты, Господи! Да что я вижу? Ведь я тебя видел в польском платье, в рысьей шапке и при сабле, а теперь ты опять превратился в какого-то англичанина и ходишь, как журавль на тоненьких ножках.
– Потому что я жил долго в Курляндии, где не носят польского платья, а теперь я провел два дня у английского резидента в Варшаве.
– Так ты возвращаешься из Курляндии?
– Да, мой второй отец, усыновивший меня, умер и оставил мне второе имение.
– Вечная ему память! Ну, а он был католик?
– Да.
– Вот это хорошо, по крайней мере утешение тебе. А ты не уедешь от нас в свою Курляндию?
– Здесь я бы хотел жить и умереть! – отвечал Кетлинг, смотря на Христину.
Она опустила вниз свои длинные ресницы.
Маковецкая приехала уже в сумерках; Кетлинг вышел за ворота, чтобы встретить ее и проводить ее в свой дом с таким почтением, как удельную княгиню.
На следующий день она хотела искать себе квартиру в городе, но все это не привело ни к чему. Молодой воин умолял ее остаться, ссылался на братское родство с Володыевским и до тех пор стоял перед нею на коленях, пока она не согласилась остаться в его доме. Они решили, что Заглоба тоже останется с ними, чтобы охранять их от пересудов и толков людей. Тот, конечно, охотно согласился,