в форме сердца), танцует со своим дипломированным миллионером в энном поколении под композицию «Не торопи любовь»[1]. Впервые Венди обскакала Вайолет. Блистательная, словно порхающая над лужайкой, как она контрастирует с похмельной младшей сестрой! Вайолет завладела целой фокаччей, щиплет ее с краешку, вон уже весь подол себе оливковым маслом закапала. И все же Вайолет ловила себя на улыбке. Да, она чуть улыбалась, видя, как Венди, в кои-то веки потеряв бдительность, волочит по траве атласный шлейф. Воображала – вот бы подойти к сестре и шепнуть ей на ушко: «Умрешь, если узнаешь, где я ночь провела».
Майлз, виновато улыбнувшись невесте, поддался на уговоры своего кузенчика (во время церемонии малыш был у них кольценосцем), проследовал с ним к столу, где красовался свадебный торт. Венди наблюдала за этими двумя издалека, со стороны.
– Кое-кто с отличием проходит курс молодого отца, – проворковали у Венди над ухом.
Чьи-то пальцы взяли ее за локоть – гостья со стороны жениха. Выглядит как личный брокер по недвижимости. Не женщина, а силиконовый гоблин. Вообще доходы этих на лужайке собравшихся в совокупности наверняка превышают ВВП средненького государства.
– Хорошо, что вы совсем молоденькая. У вас полно времени, чтобы облечь плотью семейное древо.
По ряду причин реплика вопиюще глупая и бестактная. Ну так Венди сейчас ответит так уж ответит.
– А кто вам сказал, будто у меня в планах – дележ наследства с целым выводком?
Брокерша изменилась в своем силиконовом лице. Ну и пусть. Венди с Майлзом постоянно так шутят, право имеют на подобные шутки. Венди считают охотницей за богатенькими? Плевать; им обоим плевать, и Венди, и Майлзу. Главное – и они оба это знают, – что с такой неистовой силой Венди не любила никогда и никого. И тот факт, что Майлз Эйзенберг полюбил ее в ответ, представляется чудом поистине космического масштаба. Ну а теперь она сама – Эйзенберг, она в тридцатке самых состоятельных семейств Чикаго. И может грубить кому захочет.
– У меня в планах – пережить всех и до скончания дней своих погрязать в непозволительной роскоши, – добавила Венди. Поднялась, пересекла лужайку, чтобы поправить галстук своему новоиспеченному супругу.
Дэвид отдельно отметил: листья на деревьях пошли в рост именно в тот день, разлапистые тени заплясали на драгоценной их лужайке. Целый месяц он и Мэрилин над этой лужайкой тряслись, собаку туда не пускали. Раньше как? С утра дверь откроют – беги резвись. А перед свадьбой Венди приходилось подрываться ни свет ни заря. Плащ прямо на пижаму – и вперед, Гете выгуливать по улице. Тем больнее Дэвиду смотреть, как в эту первозданную зелень вклиниваются ножки-нуазетки арендованных столов и стульев, как летят из-под них кругляшики удобренной почвы. Гете носится по лужайке, словно срок в камере-одиночке отмотал; снова завоевывает территорию, запретную для него по милости садовода, одержимого собственническими инстинктами. Дэвид вдохнул поглубже: воздух сыроват, не соберется ли дождь? Тогда