экс махина! – провозгласил Василий, приветственно подняв руку. Широчайшая улыбка осветила его лицо.
– Я? Секс махина?! – оскорбилась Резиновая Зина, однако, проследив за взглядом философа, заметила Ключика и его белый флаг.
– А-а! – выкрикнула она и ринулась к Валентину.
– А-а! А! – Екатерина Антоновна и Ядвига Адамовна тоже не удержались от восклицаний.
Ключик вздрогнул, попятился, однако бросаться на него, прокусывать шею и пить кровь соседки не стали.
– Юра! И ты получил?! – выкрикнула Зинаида Исааковна, хватаясь за письмо. От возбуждения она опять перепутала отца и сына. Письмо пришлось отдать.
– Ке эси текнон Бруте! – с усталой улыбкой перевёл Василий.
– Так это по вашей жалобе нас признали аварийными? – холодно спросила Екатерина Антоновна, гречанка более чем наполовину.
– Да, точно такое же письмо, – кивая с видом эксперта, сообщила Зинаида Исааковна Гольц.
– В это я не верю, – пропела контральтово Ядвига Адамовна. – Валя, ведь это не вы?
– Что бы сказал бедный твой папа, – горестно кивая, проговорила Резиновая Зина, потом вскинулась: «А-а! Знаю! Это она, та змея!» – и, тыча в лицо Ключика развёрнутым письмом, зашипела:
– Мы твоей жёнушке этим обязаны?!
Ленку Викторовну со дня свадьбы невзлюбила товарищ Гольц и не упускала случая вонзить булавку.
Собрание загомонило: «Да, эта могла!» «И всё равно я не верю!» «Фуренс куид фемина пассыт!» «Василий Степанович! Не выражайтесь при женщинах!» «Валя, скажите же что-нибудь!» «Не Ленка ли действительно накатала телегу?» – подумал Ключик, припомнив отношение жены к дому на улице Девичьей. И в этот пренеприятный для него миг случилось в безобразном спектакле ещё одно явление. Бесшумно отворилась дверь шестой квартиры, на пороге возник её хозяин. Подсел к Василию Степановичу и, возложив на плечо философу руку, заговорил отнюдь не шёпотом. Лицо его, освещённое уходящим солнцем наполовину, дёргалось, кривился рот. Вельзевул. Разные слухи ходили об этом человеке. Был он то ли цыган, то ли армянин, то ли еврей, а скорее – кровей в нём, как и в самом Ключике, намешано было понемногу. Говорили, что некогда работал в цирке с лошадьми. А может, не в цирке, а на ипподроме. А может, не работал, а играл, и не на ипподроме, а в джазовом оркестре на саксофоне. Зинаида Исааковна звала его Гариком, но имя это шло ему, как ирокез панка православному священнослужителю. Вельзевулом за глаза именовала его пани Ядвига, потому что в любое время года, где бы ни появлялся владелец шестой квартиры, тотчас обнаруживались неизвестно откуда взявшиеся мухи. Остальные предпочитали вслух не звать его никак, и вообще избегать по возможности, ибо в тёмном взгляде соседа чудились умыслы тайные, которые, стань они явными, ввергли бы в трепет.
– Вообрази, Вася, – пронзительным голосом равнодушного к чужому мнению человека говорил Вельзевул. – Раз-два и готово дело. В лучшем виде. В два дня сделали сертификат,