возможно, и не в том. Вернее не совсем в том. На портрете, срисованном с одной из фотографий семейного альбома, доморощенный художник запечатлел неистребимое сомнение дяди Миши, а достоин ли он, обыкновенный, ничем не примечательный, по его разумению, человек, каких не пересчитать в России, серьезного к себе внимания, когда полно персон куда более важных, заслуженных, значимых.
Но я-то был безоговорочно уверен, что достоин. И словно пытаясь убедить в том же самого дядю Мишу, обратился к его портретному образу:
– Дядя Миша… – сказал я. – Ты был настоящим человеком, отважным и работящим, надежным и верным в жизни и любви. Такими, как ты, всегда держалась и оберегалась земная жизнь. И, уверен, благодаря теперь уже вашими усилиями, продолжатели рода Железиных, – повернулся я к сидящим напротив сыновьям, дочерям и внукам дяди Миши, – будет держаться и оберегаться жизнь земная дальше. За настоящего человека!..
– И за любовь! – всхлипнула Люба. – Тоже настоящую. Какая у них с мамой была и нас, детей и внуков, солнышком согревала
И за любовь!.. – эхом откликнулся я.
Домой с поминок мы с женой возвращались уже на закате. Прогретый за день воздух стремительно остывал, напоминая о том, что отнюдь не лето сейчас, а уже первый осенний месяц на исходе. Ночами низины заволакивает густой туман, а кое-где и иней первых заморозков серебрит пожухшую траву.
Мы уже почти дошли до дома, как из тальниковых зарослей согры взмыли один за другим в темнеющее небо два серых птичьих силуэта. И через несколько мгновений с высоты над нами раздалось знакомое «курлы». «Кур!» – начинала одна из птиц. «Лы!» – подхватывала другая. В прохладе сгущающихся сумерек журавлиная песня разносилась далеко окрест. И опять, как и много лет назад, казалось, что там, в вышине, булькая и перескакивая с камешка на камешек, течет невидимый ручей.
Я заволновался, остановился, задрал голову. Журавлиная пара набрала высоту и, вытянувшись друг за другом в одну линию, плавно заскользила к тускнеющей полоске горизонта.
«Они, или нет? – молча спросил я себя, вспоминая тех, что увидели мы с дядей Мишей когда-то, отправляясь на утренней заре по грибы. И тут же засомневался: – Вряд ли? Столько уж времени прошло! Скорее, их потомки, не бросившие насиженное родительское гнездо. Впрочем, – подумалось, – какое это имеет значение? Важно, что по главной своей сути эти такие же, как и те – верные друг другу и гнезду своему в родной болотистой согре.
Жена, проследив за моим взглядом, тоже залюбовалась полетом журавлиной пары. А журавли то кружили высоко над согрой, то пикировали к ее осиново-тальниковым зарослям, то снова свечой взмывали в небо, а потом вдруг зависали в вышине, словно стараясь до мелочей оставить в памяти перед дальней дорогой каждый кустик, кочку, камышинку. И конечно гнездо свое на кривой болотной коряге в высокой осоке.
– Смотри, что выделывают! –