Пришла моя пора. Прожила, сколько отмеряно. Пора и честь знать. Главное, что хорошо прожила. С тобой вместе. Душа в душу. Как мечтала в девках полюбить раз и навсегда, так и сбылось. Славно, Мишенька, мы с тобой пожили, как ни тяжело, ни трудно бывало. Детей всех сохранили и подняли, внуки-правнуки теперь вон подрастают и радуют. Что еще для счастья надо!
– Мы и дальше продолжим… душа в душу… Вот только подлечишься…
– Нет, Мишенька, совсем немного мне осталось. Я чувствую… – она прикрыла глаза, – собираясь, видно, с силами, и продолжила: – Но ты, Мишенька, не печалься, ты продолжай меня любить, как любил всегда, как и всегда я любила тебя. Я тебя и там, – Валентина Кондратьевна устремила взгляд вверх, – буду, как и здесь, по-прежнему любить. Только… – взгляд ее стал страдальческим. – Молю тебя – не приводи в дом другую женщину. Не хочу, чтобы кто-то вставал между нами, разрушал наше существо единое. Даже когда ты останешься здесь, а я буду там. Прошу: сохрани нашу любовь и после смерти моей…
– А ты говоришь – пределы!.. – Дядя Миша плеснул в стаканы и сказал вдруг: – Вон и журавли… тоже… До конца вместе!
Журавли в нашем разговоре возникли пусть и неожиданно, но не случайно. Давненько уже, когда Валентина Кондратьевна еще была жива и здорова, решили мы однажды с дядей Мишей отправиться в середине апреля за первыми весенними грибами сморчками. Жареные в сметане они чудо как хороши! Дядя Миша вообще был неравнодушен к дикоросам. Собирал грибы, ягоды, черемшу, разные травы, березовый сок. А уж Валентина Кондратьевна умело использовала все это по назначению, делала грибное жаркое и соленья, варенья, лекарства и целебные напитки.
Идти было недалеко. Почти сразу же за нашим озером начинались мшистые осинники, где сморчки как раз и водились. Но памятуя, что ранняя пташка больше корма клюет, в путь пусть и недальний мы отправились чуть свет. Я с корзиной из ивовых прутьев, дядя Миша с заплечным коробом того же материала (обе емкости – дело его умелых рук) сошлись возле бревнышка у Железинской ограды. Рассвет еще только начинал пробиваться узкой полоской на горизонте, чуть подсвечивая осинники. Дядя Миша поправил заплечные ремни, я порылся в корзине, проверяя, не забыл ли я нож (главное орудие грибника) и фляжку с водой…
И тут полились с неба звуки, заставившие нас с дядей Мишей одновременно задрать головы. Серебристые и звонкие, они разносились по всей округе. А потом появились и сами источники этих звуков: вылетевшая откуда-то из глубины согры пара синевато-серых с большими крыльями длинноногих птиц.
– Журавли! – сказал дядя Миша. – Зарю приветствуют. Слушай, слушай, – придержал старик меня, вознамерившегося начать движение, – как они дуэтом-то!
Я прислушался.
«Кур!» – начинала одна птица. «Лы!» – подхватывала другая. И так без остановки и конца, отчего крики их сливались в сплошное, как журчание ручья, «курлы». Это было необычайно красиво, и на восходе солнца звучало как гимн наступающему дню.
Журавлиная