не сулил ничего. Разве что лишние руки на сбор урожая потребуются, но до него еще долго, да и после него жить-то нужно будет. А в городе всегда найдется работа. Там люд разномастный живет, где-нибудь его руки и пригодятся. Все шансов больше, чем в деревнях.
Дорога ложилась под ноги нелегко. Сказывалось ранение и отсутствие хорошего питания. Была бы жива мамка, она бы выходила свое дитя, хоть он теперь и выше нее на целую голову, за неделю, всякими отварами и взварами, кашами и щами. Но, увы, мамки в живых не было. Он сам положил ее и отца в могилу, впрочем, как и двух старших братьев. Сестер он не нашел, видать, забрали в полон. От мыслей про семью на глазах навернулись слезы.
«Мужчины не плачут, – тут же резанул голос отца, – плачут только девки и трусы! Не будь трусом, сынок!»
– Не буду, – прошептал Добр, стиснул зубы и пошел дальше.
Медленно переставляя ноги, но пошел дальше. Добр был в Князьгороде каждый год на ярмарке, но дорогу, если честно, не помнил. А чего ее запоминать? Сидишь себе на телеге да правишь телегой второй, прямо за первой с отцом едешь. Дорога и не запоминается. Поэтому шел Добр, держа направление по тракту проложенному. Князьгород был севернее, вот туда и шел парень, периодически смотря, на какой стороне мох у деревьев растет. Держался он больше проторенного тракта, здраво полагая, что если не все, то многие дороги ведут в Князьгород. Можно было бы на телегу к кому попроситься, человеку с забинтованной головой мало бы кто отказал, но людей на тракте не было. Пара посыльных конных проскакала мимо, не замечая паренька, и все. Так он шел, пока не дошел до развилки дорог. Один большой тракт в этом месте разделялся на три дороги, уходящие в лес.
Посреди расходящихся дорог стоял огромный камень с высеченными на нем словами. Гласили они следующее: «Налево пойдешь – добро потеряешь, направо пойдешь – голову потеряешь, прямо пойдешь – жив будешь, да себя не вспомнишь».
– О ты ж как, – остановился Добр, размышляя, куда идти, – голову терять мне точно не с руки, да и себя забывать так же, а без добра кому я в городе нужен?
Из добра у парня имелся в загашнике небольшой кошель с медяками. Эти деньги он нашел нечаянно, когда обшаривал насчет съестного остатки сгоревшего дома дядьки Тура, старосты деревни. Старик, видать, копил эти деньги на черный день, а погиб, защищая деревню, но деньги южнодарцам так и не отдал. Хотя мог бы попытаться откупиться. Вряд ли бы получилось, скорее всего, налетчики деньги взяли бы, а сами голову и срубили, но попытаться все же мог. Медяками Добр рассчитывал пользоваться в Князьгороде первое время. Парень был умный, он понимал, что обычного деревенского увальня вряд ли сразу кто к себе в подмастерье возьмет. А нужно же где-то жить и что-то есть.
– И куда ж пойти-то? – сам у себя спросил вслух Добр.
– Никуда не ходи, карр, – раздалось сверху, – везде пропадешь, каррр.
Парень поднял голову – на верхушке ближайшего дуба сидел ворон. Большой такой ворон, жирный, с серыми висками. Видать, птица