прошли в дом священника.
Родственников у него, конечно, было немало, и, похоже, почти все они собрались сейчас в доме. Причём большая часть пожаловала как раз в ожидании момента, когда преподобный преставится.
Меня тайком провели мимо гостиной к лестнице, ведущей на второй этаж дома, где была спальня больного.
– Это кто? – спросил, глядя на меня, мужчина в рясе священника, как раз спускавшийся вниз.
– Лекарь, – ответил мой надзиратель. – Из гарнизона прислали. По приказу господина фон Лара.
Священник глубоко вздохнул с досадой.
– Неймётся всё ему. Пора бы уже подготовиться к мысли, что дядюшка скоро увидит Создателя, да отпустить это… А он всё лекарей присылает. Да ещё и девиц. Странная она какая-то. Не место ей у постели преподобного. Пусть-ка вон идёт.
– Меня обязали осмотреть больного и помочь по возможности, – ответила я спокойно. – Если это запрещено – я бы не стала здесь оставаться. Но, опасаюсь, что господин фон Лар возложил на меня некоторые обязательства и приставил сопровождающего, чтобы быть уверенным, что я выполню его настоятельную просьбу.
– Настоятельную просьбу, – хмыкнул священник, посмотрев на моего надзирателя. – Идите, если так. Правда, видят высшие силы, не думаю, что больному станет от этого лучше. А если станет хуже – мы знаем, кого винить.
Они с моим сопровождающим переглянулись так, что я поняла – выхода отсюда в случае провала у меня не будет. Ну да посмотрим, как дело пойдёт. Мы зашагали вверх по лестнице. Арчи семенил рядом, ловко скрываясь у моих ног от лишнего внимания.
В комнате больного было душно и сумрачно. Чадили какие-то благовония, перебивая резкий запах нездорового, нечистого тела. Несколько лакеев-послушников дежурили у кровати. Пожилой священник хрипел в полузабытьи. Арчи тихонько юркнул под лавку. Я принялась осматривать лекарства, расставленные на столе.
– Расскажите мне о его болезни.
Лакеи переглянулись. Потом посмотрели на моего надзирателя, стоящего у двери, и один из них промямлил.
– Ну… болеет преподобный уже несколько месяцев. Сперва кашлял. Жар сильный. Мы сбили компрессами да молитвами. Потом у него голос осип, а дальше вовсе пропал. Сейчас еле слышно говорит. Ест мало, жалуется, что глотать не может, силы оставляют его. Совсем не встаёт.
– Понятно. Посмотрим.
Я достала из сумки льняную тряпку и самосшитые перчатки, стиранные в отваре ромашки, небольшую тонкую трубку с раструбом – как учили в университете, и приготовилась смотреть больного.
– Дайте больше света и снимите с него покрывало.
Лакеи не торопились выполнять. Я подошла ближе. Как оказалось, больной очнулся, и яростным хриплым голосом всячески протестовал осмотру и, вообще, моему присутствию в комнате.
– Прочь пошла, клятая греховодница! – сипел он, хмуря косматые брови. – Вон!
И зашелся кашлем. Лакеи стояли в нерешительности.
– Не можно женщине смотреть на преподобного без одежды…
Я