лись осколки разбитой бутылки 'Беленькой', а из допотопного магнитофона надрывно выли 'Очаровательные глазки'. Петрович цинично ухмыльнулся, вытирая тыльной стороной кисти слезу, предательски скатившуюся по щеке.
«Очаровательные глазки, блять! Очаровательные пиздюли», – пробурчал он себе под нос, запуская руку в штаны. Впрочем, аккомпанемент ему был сейчас нужен не для сентиментального созерцания красоты мира, а для традиционной вечерней мастурбации под русские романсы. Ценности? Условности? Запреты? Петрович давно отправил их на хуй, вслед за своей зарплатой, бывшей женой и верой во что-либо хорошее.
Он, закоренелый циник и пьяница, когда-то был (как и все мы, наверное) полон надежд и мечтаний. Но жизнь, эта сука, эта поебень, эта проблядь изрядно поиздевалась над ним, смачно выебав в жопу, в особо извращенной форме. Теперь все, что у него осталось – это бутылка водки, магнитофон и привычка срать на всё с высокой колокольни.
Внезапно в дверь позвонили. Петрович замер, сжимая в руке свой уставший от жизни, но ещё достаточно твёрдый хуй. Кто, блять, мог припереться в такую пору? Соседи, чтобы высказать своё недовольство громкой музыкой? Да пошли бы они на хуй!
Но за дверью оказался не сосед. Там стоял молодой человек в черном плаще и широкополой шляпе. Он подозрительно напоминал персонажа из плохого шпионского фильма.
– Извините, – проговорил незнакомец, – я ищу человека, который готов на всё.
Петрович прищурился:
– На всё? Это как, бля, понимать?
– В буквальном смысле, – терпеливо пояснил незнакомец, чуть скривив губы в подобии улыбки. – Я предлагаю вам возможность… выйти за рамки. Забыть о границах дозволенного. Познать истинную свободу.
Петрович, несмотря на свое состояние, почувствовал интерес. Свобода? Это слово он давно забыл.
– Ну и что ты предлагаешь? Банк ограбить? Соседа убить? Или, может, ты хочешь, чтобы я тебе в жопу дал? – съязвил он, не надеясь на серьезный ответ.
Но незнакомец лишь усмехнулся:
– Ваши представления о свободе весьма ограничены, Иван Петрович. Я предлагаю вам нечто большее. Я предлагаю вам… стать Богом.
Петрович расхохотался. Стать богом? Да он даже сраным сантехником стать не смог! Но в глазах незнакомца не было ни капли безумия. Наоборот, в них горел какой-то нездоровый огонь, манящий и пугающий одновременно.
И Петрович, почесывая мошонку, вдруг подумал: а почему бы и нет? Что он, в сущности, теряет? Жизнь давно уже послала его на хуй, так почему бы не послать её в ответ?
– Ладно, – сказал он, криво усмехнувшись. – Уговорил, хуила. Посмотрим, какой бог из меня получится. Только сначала дай ещё стакан ёбну. За будущее, так сказать…
И, под звуки «Жизнь моя, или ты приснилась мне» Петрович сделал свой первый шаг в неизвестность. В ебанутую, абсурдную и до одури интересную неизвестность. Потому что, когда тебе поебать на всё, открываются невероятные горизонты. И кто знает, может быть, старый алкаш и циник Петрович действительно станет Богом. Или, по крайней мере, заебёт своим божественным статусом всех своих соседей.
Странный случай
Лицо Настасьи Архиповны вспыхнуло, как как сухая лучина. Не от возмущения, нет. Скорее, от стыда и неловкости. Она сама не могла объяснить себе, почему её, женщину, вырастившую сына практически в одиночку, вдруг пронзило такое острое чувство, сравнимое с тем, что она испытывала, случайно подслушав чью-то интимную беседу.
Едва прикрыв дверь, она прислонилась к стене коридора, прислушиваясь к участившемуся дыханию Елисея. «Боже мой, он уже совсем взрослый» – промелькнуло у неё в голове с какой-то странной смесью гордости и грусти. Елисею было двадцать два. Он только закончил университет и, как и многие его ровесники, искал себя. Днём он ходил на какие-то собеседования, возвращаясь вечером молчаливым и раздражённым. Настасья Архиповна старалась не лезть к нему с расспросами, понимала, что у него трудный период. Но теперь… теперь всё казалось каким-то другим.
Она тихонько отошла от двери и направилась к себе в комнату. Нужно было что-то делать, чтобы отвлечься. Захотелось налить себе валерьянки, но она вовремя вспомнила, что Елисей терпеть не может ее запах. Он всегда морщился и говорил: «Мам, ну зачем тебе это? Пахнет кошачьим туалетом!»
Тогда она достала из бара бутылку дешёвого вискаря, налила полстакана и ёбнула залпом, не закусив. В голове вертелись ошмётки мыслей. Может, стоит поговорить с ним? Объяснить, что она случайно… что она ничего не видела? Но тут же она представляла себе его покрасневшее лицо, его смущенный взгляд. Нет, это было совершенно невозможно.
Тогда что? Просто сделать вид, что ничего не произошло? Но как жить дальше, зная, что за этой дверью, в комнате сына, скрывается эта… эта тайна? Настасья Архиповна вздохнула. Материнство – это вечный лабиринт противоречий. И сейчас она стояла на его пороге, в растерянности и отчаянии, не зная, куда повернуть.
Вдруг донеслось тихое, но отчетливое: «Мам?» Он смотрел на нее. Прямо. Открыто. В его глазах не было ни смущения, ни злости. Только какая-то