Денис.
По Крису? По семье? По дому? По России?
– Да, – честно отвечаю.
Конечно, мы общались с родными по видеосвязи достаточно часто. Но никакое виртуальное общение не способно заменить реального человеческого тепла.
Когда мы уезжали в Германию, никто и не думал, что мы больше не вернемся в Россию. Но в итоге за прошедшие пять с половиной лет мы ни раз так и не вернулись в родную страну даже на день.
Когда Денис встал крепко на ноги после курса реабилитации в немецкой клинике, мы сразу же переехали в Венесуэлу. В основном потому что там у него были знакомые, которые помогали нам обжиться в новой стране.
Мы долгое время даже не обсуждали возможность вернуться в Россию. Словно бы и не существовало другой страны и иного дома. А потом как-то все же поговорили об этом. И вынесли принципиальный, кардинальный приговор – не возвращаться в Россию и даже не приезжать сюда. Мы перечеркнули болезненное, запутанное прошлое. Сбежали от него. И взявшись за руки, пошли строить все заново…
И это было самое наше правильное решение из всех возможных. Это позволило действительно все починить между нами.
И вот теперь спустя бесконечно долгие года мы приехали в Россию. Чувствую я себя непривычно, странно. Но все же ощущение однозначное – словно ты вернулся домой.
Когда захожу в дом, сердце сжимается. Тут все осталось абсолютно таким же. Вот – любимая мамина картина, на которой изображены розовые пионы. Комод, который папа смастерил своими руками.
– Вы ничего не меняли, – с затаенной радостью шепчу я.
Крис тепло улыбается и кивает.
Мы проходим в гостиную.
– А где Эмма и Рози? – спрашиваю, оглядываясь и счастливо впитывая атмосферу родительского дома.
Прошло так много лет, но этот дом как будто хранит миллион воспоминаний.
– Рози, кажется, где-то в Мексике. Ее позвали быть ведущей одного из популярных тревел-шоу, я тебе не рассказывал? А Эмма… – он неожиданно замолкает, так и не договорив начатую мысль.
Я бросаю на него взгляд, не понимая, почему он резко прервался.
– Где же Эмма?
– Она наверху.
Я хмурюсь, потому что лицо Криса чересчур серьезное, мрачное. Чем дольше я смотрю в зеленые глаза, так похожие по цвету на мои собственные, тем сильнее волнение сжимает внутренности. Я уже неосознанно чувствую, что что-то не так…
И следующие несколько часов становятся самыми сложными и болезненными за последнее время. Даже, когда умерла мать Дениса, не было так оглушающе больно. А ведь мы за прошедшие года стали с Тамарой Валентиновной достаточно близки, благодаря тому, что она поселилась в нашем доме в Каракасе.
– Почему… почему вы ничего не говорили? – слезы льются по щекам.
– Ты была далеко. Ничем не могла помочь. Зачем? – звучит тихий ответ Криса.
Я растерянно смотрю на него.
– Я бы приехала. Это же моя сестра. Как вы могли ничего мне не сказать?
Крис вдруг бросает взгляд на