с заводов, и многие сами чинили инвентарь, вспоминая о своих навыках механиков. Крестьяне, прежде угрожавшие двадцатипятитысячникам, теперь протестовали, когда тех забирали от них [248]. Показательно, что подавляющее большинство добровольцев в итоге остались в деревне в качестве новых сельских функционеров. (В среднем кто-то из двадцатипятитысячников попадал в один колхоз из трех в главных зернопроизводящих регионах и в один колхоз из пяти в целом по стране.) По большому счету, несмотря на минимальную поддержку со стороны режима и их собственное невежество, представляется, что они помогли спасти весеннюю посевную кампанию 1930 года. В частности, им принадлежит такое важное новшество, как использование бригадной системы при полевых работах [249].
Еще большее значение для весеннего сева имели уступки, на которые пошел режим. Крестьянам, выходившим из колхозов, возвращалось их посевное зерно, если они обещали, что будут сеять. Режим с запозданием дал понять, что, хотя основные земельные наделы, тягловые лошади и плуги подлежат обобществлению, часть скота может быть оставлена во владении домохозяйств. По отношению к тем, кто оставался в колхозах, прекращалась гигантомания, когда целые районы объединялись в один колхоз [250]. Кроме того, оставшимся разрешалось держать сады и огороды. На этих участках было выращено до трети того, что собрали крестьяне в 1930 году. Режим стремился продемонстрировать превосходство колхозов над единоличными хозяйствами и позволил колхозам оставить себе значительные 3,5 тонны хлеба на домохозяйство. Впоследствии Сталин уже никогда не проявлял подобной щедрости. Все, что крестьяне не съедали сами, они могли продать. Сталин предполагал, что коллективно обрабатываемые поля вскоре сделают мелкие личные наделы и содержание скота неэкономичным, но пока его режим постановил «воспретить закрытие рынков, восстановить базары и не стеснять продажу крестьянами, в том числе колхозниками, своих продуктов на рынке» [251].
Помимо мобилизации двадцатипятитысячников и гибкости, неохотно проявляемой режимом, меры по преодолению хаоса предпринимались и на местном уровне. Центральные власти так и не смогли решить, каким образом будет оплачиваться труд колхозников, но крестьяне все равно приступали к севу по мере того, как на местах изобретались формулы оплаты [252]. Неоценимый вклад внесла и удача в виде исключительно хорошей погоды. «Природа дала нам лишний месяц весны», – радовался один функционер, а с учетом того, с каким запозданием началась посевная кампания, этот месяц оказался решающим в плане сбора урожая [253]. После того как виды на урожай неожиданно превратились из сомнительных в многообещающие, планы по экспорту зерна с целью получить твердую валюту для импорта оборудования были подняты до более 5 миллионов тонн, что намного превышало цифру, заданную согласно пятилетнему плану на 1930 год. В начале июня Микоян распинался на Московской областной партийной конференции: «…еще год, и мы не только в достаточном количестве обеспечим