и дает ей удовольствия охоты. Все было зрелищем, даже казни и преступления, для этой толпы, которой уже не хватало цирка и амфитеатра. Звание римского гражданина было раздано или узурпировано с такой свободой, что настоящих граждан больше не осталось, в то время как завоевание мира сделало родину настолько обширной, что родины больше не существовало.
Так образовалась эта огромная политическая и моральная пустыня, скрываемая величественностью руин и искусными обманами имперского режима, но которая в один день междуцарствия проявлялась во всем своем ужасе. Институты были ослаблены, развращены, разрушены, пока не осталось только две вещи: принцип и сила. Согласие этого принципа и этой силы составляло империю. Принцип – это воля одного человека, который был приравнен к богу; сила – это всегда готовая к бою шпага привилегированных солдат, стоявших у ворот Рима, как враг. Наверху – абсолютный господин, внизу – постоянная армия, которая подчинялась только ему. После смерти императора, то есть принципа, оставалась только сила, то есть преторианцы. Фактически они правили, они были единственными господами, они были десятью тысячами императоров. Они зарезали слишком много сенаторов, чтобы подчиняться закону выживших, тащили на Гемонии слишком много всадников, чтобы не смеяться над всадническим сословием, слишком часто общались с римской плебсой, чтобы верить в права римского народа. Только законы могли бы внушить им какое-то уважение: они даже не знали законов.
Вот что произошло на Палатине, пока сенат обсуждал на Капитолии, а народ ждал на Форуме. Узнав о смерти Калигулы, преторианцы разбежались по улицам, побежали во дворец, встревоженные, возмущенные, яростные. – Кто будет платить нам? Кто будет кормить нас? Кто будет заботиться о наших нуждах и удовольствиях? Обмениваясь тревогами, солдаты начали грабить. Логика могла бы показать им, что после смерти Цезаря они были наследниками Цезаря; но логика не была нужна, чтобы оправдать грабеж в их глазах: они грабили по инстинкту. В темном коридоре, на нескольких ступенях, ведущих к двери закрытой комнаты, висел гобелен, служивший занавеской, за которым виднелись две ноги. Эти две ноги дрожали, в то время как невидимое большое тело шевелило складки гобелена. В этот момент проходил преторианец, чье имя история не достаточно прославила, хотя он дал Риму императора и миру еще один предмет восхищения: этого солдата звали Гратус. Гратус заметил укрытие, подумал, что там скрывается убийца Калигулы, вытащил и обнаружил несчастного, бледного, разбитого страхом, который бросился к его ногам и умолял пощадить его жизнь. Гратус узнал этого странного персонажа, с трудом поставил его на ноги и приветствовал как императора. Его находкой был не кто иной, как Клавдий, дядя Калигулы, Клавдий, племянник Тиберия, Клавдий, игрушка двора и посмешище города, Клавдий, который, конечно, никогда не предполагал, что однажды будет править. Гратус увел его, показал своим товарищам,