я сбытом топлива, которым заправлял рабочую машину (я тогда возил командиров, которые, в свою очередь, также служили Родине). Сбывал я его прекрасно в дом, стоящий рядом с забором части, в котором предусмотрительно был замаскирован лаз, позволявший в непогоду делать «вылазки» и «залазки» обратно. Промышлял именно в непогоду, потому что во время дождя риск встретить караульного, бродящего лунной походкой по вытоптанной вдоль забора тропинке, сводился к нулю.
Клиент жил на десятом этаже, и каждый раз картина была великолепна, когда я с двумя канистрами поднимался на лифте. Благо, это происходило чаще всего по вечерам, а так как ещё и шёл дождь, то людей и на улице, и в лифте практически не было. Так же их не было и в части, что мне придавало ещё большую уверенность в том, что всё пройдёт отлично.
Проживая армейскую жизнь, я часто наблюдал за собой и своим поведением и всегда был этими двумя пунктами недоволен. А всё потому, что даже в армии, спустя несколько месяцев после окончания школы, так и не научился говорить и высказывать свои желания и свои недовольства, что опять-таки приводило к боям без правил.
***
Я по-прежнему продолжал разговор кулаками, не умея в определённый момент выражаться словами и справляться со своими эмоциями. От этого мне до сих пор становится грустно в моменты воспоминаний. Но, как говорится, что было, то было. С этим приходится жить, мириться, меняться и развиваться.
Однажды мой сослуживец принёс мне письмо от родных и не отдавал, весело смеясь и приговаривая: «Танцуй, танцуй». Шутки я не понял. Вместо того, чтобы поддаться юмору и сделать несколько «па» с таким же задоров, я подскочил к сослуживцу и… втащил ему. Да так сильно, что он упал. А я молча взял письмо и пошёл его читать. Схожих ситуаций было масса.
Единственный армейский запрет, который я не нарушал, был не пить спиртного. И то, не потому что мне не хотелось, а потому что я сам себе вбил в голову мысль, что «в армии – ни-ни».
***
Ещё в самом начале службы на построении командир спросил, кто что умеет. Я ответил, что хорошо рисую. После этого признания я, может быть, и стал в некотором отношении чувствовать себя лайтово, но в целом оно мне стоило острых и негативных высказываний в мой адрес от одного из дедов, который при любом удобном случае называл меня «шестёркой», потому что я почти всё время сидел в кабинете и рисовал или писал.
Хоть многие удивлялись тому, что нёс этот «старик», зная и общаясь со мной, я был настолько подавлен, что через несколько месяцев службы я уже жалел о своём признании. В ответ на «шестёрку» мне всегда хотелось кричать и оправдываться: «Ребята! Не верьте ему! Я не такой, честно! Я никого не сдаю!». Да, это было мрачно.
А ещё была ситуация, когда меня начал шантажировать лейтенант или старший лейтенант – плохо помню звание, но хорошо запомнил его, простите мне мой русский, сволочность и ублюдочность. Однажды, когда мы сидели в одном кабинете, он сказал мне выйти посмотреть,